небайрон

За тьмой всегда приходит свет,
всегда приходит свет.
Мальчик Вика и бамбуковые носки.

Жил да был на краю света в картофельном городе мальчик и все звали его Вика, потому что родители его так назвали. Каждое утро Вика вставал на рассвете, готовил омлет из четырнадцати перепелиных яиц и отправлялся пешком в детский сад, так как в его возрасте все дети обязаны были ходить туда. Сад находился в четырех локтях к югу от его дома, но путь пролегал через огнедышащее безжалостное песчаное море-пустыню "одинокоая".
Мальчик Вика выходил из дома рано утром, когда солнце еще лениво потягивалось на небе и его лучи еще не разогрели утреннюю дымку до кипящего пара. Ступая босиком по песчаному ковру он обошел вокруг соседней дюны и с горечью заметил, что она подобралась уже слишком близко к его дому и в скором времени может проглотить его. Вика хотел уже закричать на эту бестолковую дюну, напомнить ей о чем они договаривались, сказать что порядочные дюны никогда так не поступают, но вспомнил что это бессмысленно, потому что такова природа дюн и они не могут поступать иначе и тут... Тут он заметил вдалеке черную тень с блестящими зубами-кинжалами, это была она!
Никто знает сколько времени Вика пролежал без сознания, но когда он очнулся - прямо над его головой звенел огромный блестящий огненный шар, лицо покрылось тонким слоем скрипящей на зубах песчаной пыли, губы изрезали глубокие трещины на дне которых застыли кровяные ручьи а в глазах за толстым слоем песка спрятался испуг. Он попытался подняться на ватных руках, но это было нелегко, тут он почувствовал боль в правой руке и увидел что на локте содрана кожа и в ране смешалась кровь с песком. Он понял: это первый локоть, до сада оставалось еще три локтя...
Глава 2

Оглядевшись, Вика стал вспоминать что же случилось, почему он оказался в песке весь израненный. Последним, что он помнил, была черная тень безумной голодной собаки, одной из четырех, обитавших в этой пустыне о которой он слышал от старших. Никто из живущих ныне никогда не встречал ее, но Вика точно знал что это она – envidia, пустынные кочевники называли ее эль-хусуд, но он всегда думал, что это легенда, одна из тех, что рассказывают на базаре. Легенда... теперь он отчетливо вспомнил эту огромную черную тень, заслонившую небо и два жарко-красных огненных зрачка, приближавшихся к нему со скоростью яростной неизбежности. Он вспомнил, как стоял и смотрел на несущиеся на него клыки, похожие на огромные сабли и не мог пошевелиться, он успел даже разглядеть истерзанные бесконечными песчаными бурями бока собаки и почувствовал ее ледяной как тоска, сырой как могила, запах. Вика простоял так всего мгновение, но ему казалось что прошло уже несклько часов, за которые собака почти домчалась до него. Она двигалась огромными скачками и каждый ее прыжок сопровождался глухим раскатом грома, доносившимся до неба и затем обрушивался на землю немыслимой мощью, как будто само небо, почернев от тяжести, обрушивалось громадными отколовшимися кусками на землю снова и снова, заставляя землю сотрясаться. Казалось еще одно мгновение и энвидия вонзила бы свои кровожадные клыки прямо в душу мальчика, но в тот самый момент как Вика зажмурился от страха и почувствовал на лице смрад слюны страшного животного, какая-то неведомая молитва подкосила его ноги и он свалился в огромную пещеру, укрытую слоем песка, а кровожадная тварь пролетела прямо над ним…
Теперь он понял, что оказался на дне глубокой пещеры. Через отверстие, в которое он провалился, Вика видел, как прямо над ним высоко в небе уже 10 миллионов лет подряд уничтожающе жарко светила звезда. Мир соткан из противоположностей, думал он - одно и то же солнце дарит жизнь всему на земле, не прося взамен совсем ничего, даже благодарности и в то же время оно уничтожает и испепеляет все живое. Вернувшись из своих размышлений обратно в пещеру Вика почувствовал, что пора подкрепиться, он достал из мешка скатерть, расстелил ее на змеле и положил на нее лепешку, это единственное что у него было с собой. «Зря я не съел омлет из перепелиных яиц» - подумал он. Потом он отломил от лепешки кусочек и, подумав “бисмилла”, как учил его отец, бросил в темное молчаливое горло пещеры, потому что в его стране было не принято приходить в гости без подарка, даже если ты оказался в гостях у пещеры. К тому же сказано, что принимающий пищу в одиночестве разделит трапезу с самим сатаной. Интересно, подумал Вика, может быть энвидия – это был сам сатана в одном из своих обличий… Однажды Вика слышал на базаре как башмачник рассказывал приезжим туристам: “у энвидии много имен, вы называете ее heartburning, это страшное безжалостное животное. Один укус этого чудовища сжигает человека до тла, превращая сердце в кусок угля, поглощающего свет». Вика часто встречал людей, раненных этой псиной, на базаре, эти люди никогда больше не улыбались, эти обугленные трухлявые поленья навсегда утратили способность видеть свет и радоваться жизни. Никто и никогда не сможет вернуть их к счастливой жизни, они погрузились во тьму до конца своих дней. Хотя со стороны эти люди ничем не отличались от окружающих, но было в них что-то неуловимо тяжелое, тянущее и заставляющее страдать. Даже тень такого человека не могла ползти за своим хозяином, ее практически невозможно было сдвинуть с места – такая она была свинцово-тяжелая, она волочилась по земле оставляя черый след несчастья. Воспоминание об этом накатило на Вика как волна и отхлынуло обратно, оставив сознание чистым и свежим. Надо было выбираться из этой пещеры…
Глава 3. От первого лица.

Только однажды раньше я был в пещере, она была совсем обычная. Обычная как воздух, которым мы дышим, самая обыкновенная пещера... казалось бы разве пещера может быть обычной? Если подумать, то вообще не понятно как она могла образоваться... Как в толще гранита, такого же надежного, как наступление завтрашнего дня, могло образоваться такое огромное пространство? Если немного задержаться в раздумьях, то любая, самая обыкновенная, привычная вещь становится волшебной и загадочной. Как жалко, что я ко всему этому привык, привык к воздуху которым дышу, привык к солнечному свету, к песку, воде и звездам. Невыразимая тоска незаметно подошла ко мне и нежно обняла за плечи, успокаивая и нашептывая:
Привыкая к солнцу неба, мы живем лишь в снах,

Позабыв о счастье жизни, бродим мы впотьмах.

На ладонях ищем путь свой, просим мудрецов,

Проклинаем ночью звезды за свет душевных грез.
Отдавая все за крохи, мы идем вперед,

Думая, что где-то дальше счастье будто ждет.

Пролетаем мимо жизни, смотрим равнодушно,

А в конце кусаем вены - умирать то скучно …
Задержаться б на секунду дольше чем дано!

Все, чем жил, отдашь за вечность мига одного!

Вздох продлить уже не сможешь – сердце уж не то,

Лишь сожмется на прощанье и замрет оно.
Если б можно было вечность повернуть назад

Про тоску забыл бы точно, сделал первый шаг.

И тогда я смог бы, знаю, дорожить тем ветром,

Запахом ее волос, и секундой ценной.
Выбираться из такой липкой и затягивающей пещерной тоски было нелегким занятием. Я встал и огляделся вокруг: падающий из отверстия вверху пещеры свет ничуть не рассеивался и не освещал пещеру, а тупо утыкался столбом в пол и, не растекаясь, образовывал на дне пещеры круг правильной формы. Сам столб света переливался бирюзовым и холодным, как лед сиянием, разрезая слепую ночь, царящую в пещере. Вдруг из подножия столба выползла змея. Ее глаза цвета молодой листвы с узкими щелками-зрачками остановились и, не моргая, посмотрели на меня диванно-тепло и одеяло-успокаивающе. В тот же момент я почувствовал каким-то внутренним неуловимым как сон, чувством, что эта змея – надежда. Никогда прежде не сталкивался с ней глаза в глаза, но слышал о ней, что она обычно доброжелательна к людям, но иногда может быть смертельно опасна, если чересчур довериться ей. Мне показалось она прочитала в моих глазах все, о чем я успел подумать. Я смотрел, замерев, как змея надежды спокойно отвернулсь в сторону, и неторопливо стала ускользать от меня внутрь пещеры, как будто вытекая из мерцающего столба. Мои bossы ноги стали передвигать меня вслед за ней. Змея ползла очень медленно, вдумчиво, как будто размышляя о неизвестности непроницаемой мглы, скорее всего она сама оказалсь здесь впервые, но я пошел за ней. Наверняка она и не знала куда следовало ползти, может она вовсе и не искала выхода отсюда, как я, но невыразимый свет глаз змеи прокалывал тьму и увлекал меня все глубже и все дальше от огненного столба. Мы продвигались крайне осторожно и медленно, не было видно абсолютно ничего, кроме слабого света глаз змеи, но этого света было недостаточно, чтобы осветить путь, по которому мы продвигались. Иногда мне казалось, что мы не двигаемся совершенно и стоим на месте, а густая плотная черная тьма проникает в меня, втекает через каждую пору на коже, от этого мое лицо тихо звенело ледяным холодом, а глаза казалось раскалывались все шире, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться, но могли уловить только слабый огонек змеи-надежды. Не знаю сколько вермени мы так продвигались, казалось прошло лет пять с того момента как мы оставили огненный столб, хотя вполне возможно что прошло минут 15 или неделя, понятия времени в этом месте как и понятие «место» не существовало. Как можно измерить время, когда вокруг тебя только черная пустота, которая не имеет ни начала ни середины? Интересно, чем эта пещера так провинилась, что свет забыл это место? Тут я заметил, что змеиные глаза стали быстрее удаляться от меня, все больше и больше сжимаясь, похоже темнота пропитала насквозь свет глаз и растворила его полностью в себе. Я бросился к тому месту, где исчез свет глаз надежды, но было слишком поздно, змея завела меня в самый источник темноты и растворилась здесь, оставив одного. Я чувствовал, как эта темнота поглощает и меня самого, я не мог видеть своего тела, даже руки не мог разглядеть, поднося их вплотную к лицу, все что от меня осталось - это только мысли. Но в такой кромешной тьме нельзя было с уверенностью сказать что мысли принадлежат мне, что они находятся во мне, в голове или в какой-то другой части тела. Мысли просто были. Они были сами по себе, а меня больше не существовало, темнота пропитала меня насквозь и растворила в себе. Осознание случившегося прошло ознобом по всему телу этой одинокой, бесконечной темной пещеры, не имевшей ни начала ни конца.
Глава 4. Прошла одна минута.

Мысли... просто были... или не просто. Для того чтобы утверждать существование мыслей нужно еще что-то кроме них. Чтобы признать наличие или отсутствие чего бы то ни было, необходим наблюдатель, такой Шрёдингер для кота. Мысли не могут быть сами по себе. Предположим, что некто изложил свои мысли в книге, предположим даже что эта книга лежит у меня под подушкой, но от этого знания сама мысль никак себя не проявляет – ей нужен тот, кто воспримет её. Даже если предположить, что, не смотря на то, что книгу никто не прочитал, мысль существует сама по себе и находится в анабиозе внутри книги, очевидно, что некто эту мысль туда поместил. Значит, самой мысли предшествует некий источник, и для того чтобы эта мысль проявилась необходимо нечто, что воспринимает мысли. Значит, если существуют мысли, значит существую и я... ну или нечто, что воспринимает эти мысли, как и нечто, что их создает. Интересно, как в тесном мраке пещеры поток мыслей как будто капает по одному слову, по одной капле откуда то сверху, но не падает на пол пещеры, а растворяется в темном пространстве. Раз уж я могу плестись за каплями мыслей, наверняка я смогу их догнать и падать с ними рядом, а возможно даже смогу найти их источник и он поможет мне выбраться на свет. Источник... Тут меня озарило: источник света был прямо передо мной, но я поплелся за змеей-надеждой прямо вглубь мрака пещеры и теперь вокруг только темнота и сырость.
Как только я подумал это, я услышал шум приближающегося потока, который рвался откуда-то изнутри темноты. Поток заполнил всю темноту вокруг, он переливался и искрился белым светом, я не мог дышать, вода заполняла все вокруг, обнимая и заливая меня, я не мог дышать, я тонул. Поток захватил меня и стал крутить, не было больше ни верха ни низа, ни времени ни пространства, только поток белого чистого света.
...я вышел из воды и решил полежать на песке, вокруг было соверешенно тихо. Хотя волны накатывали на берег все также как и всегда, как им и положено, но в этот раз они не издавали ни звука. Ветер как обычно раскачивал ветки деревьев до дрожи в листьях, но они тоже все делали молча, как будто боялись проболтаться о чем-то важном. Я стал вспоминать. Поминать.
Память - как чистый лист бумаги. Я просыпаюсь и пишу: доброе утро любимая, душ, доброе утро любимая, завтрак: яиШница или омлет любимая? Ты уже уходишь? Светлого тебе дня и блестящих глаз навстречу. А мне некуда идти. Мой лист чист как солнечный свет, я начинаю вглядываться, прижимаюсь черными зрачками к белому зеркалу бумажного листа и начинаю различать слова вчерашнего дня, буквы с прошлой недели, кривые прошлых лет. Так вот что такое память – только семь листов бумаги на всю жизнь – вот моя книга. Я так старался записать все события, измельчал почерк, сокращал слова до загадочных символов, смысла которых не могу вспомнить. Шло время, на бумаге не оставалось места, я стирал предыдушие воспоминания ради более важных, а важные стирал ради киловажных, а киловажные стирал ради мегаважных. Каждый день я стирал предыдущий и записывал новый день ради того, чтобы...
Доброе утро, Любимая

Метки: небайрон