Пароль из прошлого

Полная иллюстрированная версия этого эссе находится на сайте журнала «Вопль»:
http://stihi.ru//go//www.vopl.kz/index.php/2013-10-21-05-11-57/parol-iz-proshlogo
Если вы прочтёте именно её, оставьте, пожалуйста, мнение о наших материалах в
«Гостевой книге»...
Я читаю своё и кажусь невпопад бестолковым,
мне ступени нехоженных тропок дают миражи,
и когда мне не пишется, я отправляюсь по новой
потоптаться на битом стекле, чтоб почувствовать жизнь...
1. «ШАХТА»
Всё началось в «Шахте». Мы были студентами начала семидесятых и, естественно, любили пиво. А были мы студентами журфака Казахского государственного университета (тогда ещё единственного на всю республику), который располагался на перекрёстке улиц Кирова и Панфилова. «Шахта» же была в здании сейчас не помню чего – тоже на Кирова, но на пару кварталов западнее.
И был в этом рядовом трёхэтажном здании подвальчик, где почему-то всегда было бутылочное пиво. С пивом в стране, как известно, была напряжёнка, а наша Алма-Ата тоже была частью страны, и все проблемы дефицита здесь стояли также остро, как в каком-нибудь Хабаровске или Ташкенте.
Тупому пиво – как компот
для ловли диареи,
но только тот, кто пиво пьёт,
тот ясный ум имеет…
Неудивительно поэтому, что мы были завсегдатаями подвальчика, знали заведующую «Шахты» Розу, которой нравились весёлые и не слишком шумные студенты, помогающие ей сделать напряжённый финансовый план.
(Кстати, о плане. «Шахта» находилась в здании как раз напротив Госплана республики).
Но вот удивительно: пришла молодёжь пивка попить, а разговоры не о девушках или зачётах (хотя были и такие), а всё больше о политике с непременными анекдотами. На дворе стоял 1974 год – десятилетие царствования на Руси Ильича II, как мы называли «дорогого и любимого» Леонида Ильича Брежнева. Вот один скол с нашей эпохи, типичный анекдот того времени: «Знаете рецепт торта «Леонид»? То же, что и «Наполеон», только без масла, сахара, яиц и муки!»
Пила молодёжь пиво, говорила всякие крамольные мысли и договорилась: в какой-то день (по-моему, это было 12 апреля – в День космонавтики, очень почитаемый нами праздник) все разговоры вдруг свелись в одну точку – надо писать. Что писать? как писать? куда писать? о чём писать? Да о том, о чём и говорили. А вот как…
Конечно, эта мысль седа,
но только знайте вы:
на подвиг тянет нас тогда,
когда мы не трезвы…
Под «жигулёвское» пришло решение: надо издавать журнал. Честно скажу, совершенно не помню, кто предложил для журнала это гениальное название – «Вопль». Ни анекдотный шёпот, ни даже мунковский «Крик», а именно вопль набатно звучал в наших уставших от советской действительности котелках. Мы захотели стать героями.
Случается, что ставишь всё на кон,
хотя по жизни вовсе не отважный.
У каждого из нас свой Рубикон,
но сделать шаг отважится не каждый.
Смотри ж, попытку славы не кради,
стремленье к ней удвоя и утроя,
ведь сзади Рубикон, а впереди –
вся жизнь, когда ты в качестве героя…
2. МЫ
Нас было пятеро: студенты-журналисты Володя Решетов, Миша Чирков, Саша Ушаков и я, Владимир Кулемзин, а также единственная фемина в нашем суровом коллективе Жанна Нурланова.
Сейчас вспоминаю, какими мы были, и мне нравится эта великолепная пятёрка. Все мы были «благополучными» ребятами – без хулиганских наклонностей, без пошловатинки, коей всегда отличалась студенческая среда, но и без царя в голове. Надо было действительно знать, на что мы шли тогда, чтобы понимать некий героизм этого поступка.
О любом из нас в те годы можно было сказать:
Я не личинка – только личность
в своей системе бытия,
и в сладкой мании величья
я больше, чем пустяк Земля…
Володя Решетов приехал учиться в Алма-Ату, до этого немало поколеся по стране (да и за рубежом) – хвостом за своим отцом-военным.
Саша Ушаков был тончайшим лириком среди нас – его стихи уже тогда на порядок отличались от наших детских потуг. Он легко писал сонеты и канцоны, рондо и рондели, секстины и триолеты, которые благодаря его отличной памяти легко проникали в нежные сердца юных алма-атинок. Были в его донжуанском репертуаре даже сказки, и кое-какие из них чудом сохранились в моём архиве.
Жанна Нурланова была дочкой то ли начальника управления, то ли даже замминистра плодоовощной промышленности (да, да, было и такое министерство!), который с удовольствием работал на ниве снабжения населения республики вином. Писала она отлично – у меня тоже сохранились некоторые её стихи и даже публикация в каком-то коллективном сборнике типа «Творчество молодых». Была она восточная красавица, и когда где-то через год после разгона «Вопля» папа перевёл её доучиваться в МГУ, в Москве все сразу стали принимать нашу Жанну за японку.
Я к тому времени уже отслужил в армии (а познакомился со всей этой компанией на вступительных экзаменах в КазГУ) и чувствовал себя не мальчиком, но мужем, хлебнувшим не только солдатской романтики от дедовщины до дембеля, но и пробывшем 46 дней на настоящей войне – во Вьетнаме.
И ещё одно, что немного отличало меня от остальных. В миллиардерско-форбсовских списках журнала «Вопль» я был на первом месте, ведь после армии начал работать (в многотиражке «Текстильщик» хлопчатобумажного комбината), а мои товарищи по борьбе всё ещё оставались студентами-очниками. Поэтому в каждом глотке пива того периода финансовая половина была всё-таки моя. Частенько также мы собирались у меня на квартире: у Саши дома была строгая бабушка, Мишка, по-моему, жил в общаге, Володя – на квартире, а мои родители весь день были на работе. Немаловажным было и то, что в доме был холодильник, где среди прочих продуктов охлаждался обкомовский паёк в виде сервелата, шейки, языка, шпикачек и прочей вкусности – для нашей закуски.
Он был мне больше чем родня –
он пил на кухне у меня!
К стыду своему, совершенно не помню сейчас, откуда был родом Миша Чирков, помню только, что однажды он пришёл в «Шахту» с трёхлитровой банкой красной икры – подарком родственников с Дальнего Востока. (Может, он и сам был оттуда? Миша, ты сейчас читаешь мои строки и наверняка ухмыляешься, но изменить в своих свидетельских показаниях я уже ничего не могу. Прости). Вот вкратце о нас. Вспомню ещё что-то – допишу.
Ничто нам не мешало, как танцорам,
на нашем самом первом этаже –
мы были совстудентами в ту пору,
а нам хотелось большего уже…
3. ГНИЛЬЦА АНТИСОВЕТСКАЯ
Интересно и то, что при обсуждении издания журнала у нас не возникало вопроса: а что если поймают? Ведь точно знали, на что идём, знали силу КГБ и знали то, что именно комитет, а не милиция будет, если что, заниматься нами. Понимали мы и то, что жили в СССР, но расшифровывали эту аббревиатуру несколько иначе, чем остальные советские люди – Советская Социалистическая Система Равнодушных. Но ведь и Джордано не мог не знать, толкая в народ свои идеи, силу костра инквизиции…
Пускай судьба хрома или нема,
её в конце концов я переспорю.
И даже если горе от ума,
то значит, что ума побольше горя…
Что двигало нами? Юношеский максимализм? Детское убеждение, что пронесёт? Глупая уверенность в том, что со всеми, но только не с нами? Не знаю. Не буду врать: не знаю. Но то, что вопрос репрессий не обсуждался – это точно.
Ты, власть идеями бомбя,
используй светотени,
но будь героем для себя,
ведь время – не оценит…
Мы знали, что никогда не будем копать канавы или стоять у фрезерного станка, всё-таки журналистикой в Стране Советов занимались люди в основном интеллигентные (надо заметить, что советская власть всегда нуждалась в интеллигенции, чтобы было о кого вытирать ноги), поэтому мы много читали, с энтузиазмом выискивали и делились друг с другом фразами, найденными в разрешённой литературе.
Я однажды нашёл у Андрея Платонова одну замечательную фразу и долго думал, как её могла пропустить советская цензура. Вот что писал этот достойный человек в своём «Сокровенном человеке»: «Хоть бы автомат выдумали какой-нибудь: до чего мне трудящимся быть надоело!»
Наверно, я скажу банальность,
что будет жизни не новей:
реальность нам дана в реальность,
а слово – чтоб мечтать о ней…
Поразил однажды Саша Ушаков, притащив уже и так зачитанный до дыр томик Ильфа и Петрова с обоими романами. Так вот, с его подачи мы «открыли», что во время рубки стульев отцом Фёдором мимо него подходил к Новороссийску, чадя (!) двумя своими трубами пароход «Ленин» (!). А в «Золотом телёнке» он обнаружил фразу, сказанную одним из геркулесовцев: «Ох, и понаделали делов эти Маркс с Энгельсом!»
То есть я хочу сказать, что вот этот душок, вот эта гнильца антисоветская, эта полуправда советской жизни в нас уже сидели плотно, как деревянная пробка в импортном алжирском вине, которое время от времени появлялось на прилавках Алма-Аты.
Мудрых мыслей ты не множь,
думая досуже:
полуправда – та же ложь,
если не похуже...
Разумеется, мы были обречены: ходили слухи, что не только на каждом курсе, но даже в каждой группе были свои стукачи…
Ненадёжным был причал,
как пустой орех:
в коллективе тот стучал,
кто болел от всех...
4. ДВОЙНАЯ МОРАЛЬ
Как же нам хотелось движения! Но разве можно было двигаться под протяжные песни Зыкиной или комсомольские Кобзона? Думаю, что в те годы наши партийные бонзы во главе с Ильичём II подспудно понимали, что движение нам всё-таки необходимо, и потому организовали печально знаменитый проект под названием БАМ – надо же было куда-то девать молодую силу неприкаянных комсомольцев!
Может, поэтому мы попивали? Хотелось хотя бы на время забыть, в какой стране ты имеешь счастье жить, хотя бы на время пирушки выключиться из сознательного трудового процесса, отягчённого социалистическим соревнованием.
Не новы страсти и стакан –
на свете всё старо.
Шекспир смеётся, плачет Кант:
«Бросай, дружок, перо…»
Но выключиться из жизни было просто невозможно. Жизнь в стране советской тащила всех хочешь не хочешь, как вода несёт щепки. Это было поистине крысиное существование, безостановочное перебирание лапками в толпе себе подобных, сопение и попискивание, толкотня на улицах, теснота общежитий и коммуналок, бюрократических коридоров и общественных сортиров, вечная борьба за местечко.
Всё это попросту перечёркивало всякое вопрошание о смысле жизни. Какой там смысл… Привычка к стадному существованию не располагает к рефлексиям – «всё равно, что танцевать, идя за плугом», как сказал, если не ошибаюсь, великий Лев Толстой.
Жить – единственной судьбой.
В стаде жить – не быть собой!
Наше поколение ещё хорошо помнит двойную мораль минувшей эпохи: пафос трибун и хохот курилки, потрясающее несовпадение слова, мысли и дела. Однако это была норма жизни, и сегодня корить какого-нибудь нынешнего лидера за то, что он говорил или даже писал до 1985 года, равносильно тому, как если б, женившись на разведённой женщине, вы бы стали укорять её за былые интимные отношения…
В мутной пропорции камня и ила,
грязной воды, ледяных родников
время печали уже наступило:
этому времени – сотня веков.
Сотни веков на планете не пелось –
каждый поэт о печали кричал,
а человечеству счастья хотелось,
но постоянно всходила печаль.
Сотни веков пролетели, но имя
нашей печали для нас, как звезда:
стали мы умными, стали мы злыми.
Время печали для нас – навсегда…
5. ШТАНЫ СВОИ И НЕ СВОИ
Одной из главных ошибок советского правительства была политика в отношении к США. Это сейчас я понимаю, что Штаты – безусловная раковая опухоль для нашего слишком маленького шарика. Тогда очевидное казалось другим.
Помню, как мы переживали за Соединенные Штаты, которые нам, кухонным диссидентам, казались символом светлого будущего и олицетворением всех мыслимых свобод.
А ведь будь тупая и косноязычная коммунистическая пропаганда чуть более гибкой, ей не было бы нужды что-то выдумывать. Следовало бы говорить правду и только правду. Тогда бы и диссиденты заткнулись, и Штаты эти хвалёные естественным образом обернулись бы таким пугалом, что никакого капитализма никому и даром было бы не надо!
Помните, что тогда было в США? Засилие спецслужб, по сравнению с которыми КГБ смотрелся заседанием женсовета ткацкой фабрики, полицейский произвол в сочетании с невозможностью хоть сколько-нибудь серьёзно прижать криминалитет, чёрный расизм, клиническое неприятие иных культур, необузданная жажда лезть в чужой монастырь со своим уставом, и, наконец, общенациональная идея превратить весь мир в ещё один штат.
Хотя одна идея, прибывшая к нам из США, была вне всякой конкуренции – это были джинсы, лучшие на свете штаны, которые не могла освоить советская текстильная промышленность – но не из-за технического скудоумия, а из-за всесильной марксистской идеологии. Ну нельзя было разрешить советской молодёжи носить эти шикарные, но чуждые штаны!
Оттарахтев в десятилетке,
я умным вышел как Ваал.
Мне подарили джинсы предки,
каких никто не надевал!
Всё помню: был я рад гостинцу,
не по годам ведь созревал,
когда надел впервые джинсы –
и вроде человеком стал.
Давно по мне скорбит аптека,
и затуманился мой взор –
давно живу тем человеком,
но их люблю я до сих пор…
6. СТУДЕНЧЕСКИЙ ЗАВТРАК
И вот такое воспоминание о весёлых студенческих днях. Предварительно созвонившись, встречаюсь я с Сашей Ушаковым на полдороге между нашим корпусом журфака и «Шахтой». В жилом доме всё по той же улице Кирова на первом этаже была пельменная, которую мы для краткости не заморачиваясь звали «Пельмешкой».
Жрать хочется до неприличия – даже больше, чем похмелиться. У меня в кармане монетка в 10 копеек, у Саши нет и того. И всё же мы позавтракали (хотя и весьма относительно)! Как, спросите вы.
Рецепт был прост: в кассе выбили чек на всю сумму (!), взяли на раздаче 10 кусков хлеба (по 1 копейке) и сели за столик. А надо сказать, что государство в те годы очень сильно заботилось о своих гражданах. И, если продавало ему хлеб по 1 копейке за кусочек, то специи на столиках разрешалось есть совершенно бесплатно. Остальное просто: густо намазываешь хлеб горчицей, посыпаешь солью и красным перцем с примесью толчёного кирпича – и с жадностью пожираешь.
Хлеб, горчица, перец, соль –
жри быстрей, да не мусоль!
Выскакиваешь из «Пельмешки» и пробегаешь квартал до ближайшего фонтана в сквере напротив КазГУ. Так вот, вода там была вполне приличная. Сравнивать со вкусом сегодняшнего фонтана не могу, так как пью исключительно привозную воду с какими-то серебряными добавками…
Здесь наша пролегла передовая –
назло надменным страшным октябрям:
в голодном брюхе чаще возникает
сопротивление некормящим властям…
7. ИНАЧЕ НЕ ВСПОМНИТЬ
Заранее прошу моего читателя простить меня за некоторую фрагментарность изложения. Она – от волнения, вызванного этими воспоминаниями и зашкаливания моего космонавтского давления с отметки 120/80 до 121/81!
Мозаикой кладём мы дни
в картину жизни роковую,
но померещилось: они
от нас отдельно существуют!
(И отдельного прощения прошу у моих товарищей-воплевцев – за то, что себя упоминаю несколько чаще, чем их. Но у меня есть оправдание: с Кулемзиным вместе я прожил все эти 40 лет – день в день, а с вами не виделся слишком давно.
Не обижаюсь на эпоху
в воспоминаниях пустых:
себя я знаю слишком плохо,
не говоря об остальных…)
Воспоминания только у писателя оформляются в книгу и текут плавно, как пресловутая песенная Волга. А здесь я – скорее тот студент из семидесятых. Иначе – не вспомнить…
Считаю, что без этих отвлечений, без этих кому-то кажущихся ненужными картинок трудно представить атмосферу той нашей далёкой жизни – вернее, безатмосферность, кою насаживала нам правящая партия.
Строку из песни не выкинешь – даже нашу антисоветскую строку из советской песни. Мы жили в то время , и кто знает, какими бы мы стали, если бы не прошли через горнило советской власти.
Здесь каждый свой имел предел,
здесь каждый знал свои печали,
но то, что лично я имел,
позором люди величали.
Они, кто верили в тот строй,
не понимали, не ценили
всё то, что я считал игрой –
одним суровым водевилем.
Но кончен водевиль. Сейчас
нет ни меня, ни той планеты,
в которой оболгали джаз,
хваля балеты и ракеты.
И в голос, а не воровски
скажу сегодня рикошетом:
«Простите, милые совки, –
без вас бы я не стал поэтом…»
8. ДЕТСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Отчего-то вспомнились сегодня и самодельные пластинки из рентгеновской плёнки, продававшиеся из-под полы у входа в парк имени Горького Пьяницы. В некоторых домах они ставились на ещё не забытые патефоны. Пластинки вспучивались, однако, придавленные гранёным стаканом, начинали вращаться, извлекая из замутнённых альвеол анонимной лёгочной ткани потрясающие в своей новизне звуки:
Hippy Hippy Shake!
(Хиппи, хиппи, трясись!)
С волнением вслушивались стоявшие на грани измены родине советские люди (и мы с братом в том числе, купившие этот ужас аж за целый рубль из-под полы) в незнакомые прелестные слова:
Come to me, my melancholy baby!
(Приходи ко мне, моя грустная крошка!)
Тогда мы и знать не могли, что эта дивная мелодия – произведение ливерпульской мерсибит-группы «The Swinging Blue Jeans» (что-то типа «Свингующие голубые джинсы», чей хит «Good Golly Miss Molly» (как мы тоже узнали много позже) исполнили сами битлы!
Куда делась та плёнка? В какой момент нашей недолгой истории она исчезла, чтобы не возникнуть больше никогда? Но – живы мы и жива память, позволившая написать эти строки:
Моему брату
Анатолию Кулемзину
Внимали эту музыку частями,
и это был не сладостный винил –
пластинки с человечьими костями,
что возле парка Горького купил.
Тайком с братишкой от отца и мамы,
оставшись после школы сам на сам,
мы поклонялись этому сезаму,
и шейк мы принимали за бальзам.
Что грезилось тогда мальцам сопливым,
о чём мечталось под ужасный вой?
Быть может то, что будем долгогривы, –
но точно не о книжке трудовой.
Нас жизнь с тобой изрядно обстругала –
знакомы с чистотой и высотой.
Сейчас в почёте музыка другая,
а мы с братишкой тащимся по той…
И за это воспоминание, вроде бы и не касающееся затронутой мной сегодня темы, прошу прощения у читателя. Но без тонкого флёра той эпохи, без этих вроде бы ненужных воспоминаний не будет той картины, которую я хочу вам дать – во всей её страшной красе…
9. ПАРТИЙНЫЙ ФАКУЛЬТЕТ
Мы учились, как я уже говорил, на журналистов. Но, кроме необходимых предметов – как то история русской и зарубежной литературы или современный русский язык (привет Розенталю, автору знаменитого учебника!), по странной прихоти советской идеологии мы должны были обязательно знать историю мировой коммунистической печати – не только, скажем болгарского органа «Работническо дело», но и органа, например, кубинского – газеты «Гранма». Хотя зачем это было нам и как бы оно пригодилось в дальнейшей работе, ведомо было только, пожалуй, Верховным Составителям Учебного Процесса.
Вдали от нас идёт весна –
шумна и зелена:
идеология больна,
когда страна больна…
Но была и ещё одна идеологическая составляющая нашей учёбы – это изучение марксизма-ленинизма. Дело в том, что на журфаке из нас готовили настоящих наёмников-проповедников – наёмников правящей партии и проповедников её же идей. Секретарь партбюро журфака Юрий Алексеевич Крикунов практически ежедневно вдалбливал в нас мысль о том, что мы учимся на партийном факультете.
И если на других факультетах истматы-диаматы-научкомы были дисциплинами, скажем, не слишком обязательными, то на журфаке знание этой лабуды вменялось в первейшую обязанность.
Нас, журналистов, учили быть инструментом подавления природных человеческих инстинктов, главный среди которых – стремление к свободе.
Хотел пожить, да вот досада –
своей эпохой перегрет:
свобода светит как лампада,
в которой керосина нет…
(Отвлекусь. Блин, а ведь я в это время был комсомольцем! Да и товарищи мои тоже, иначе нас просто бы не было на партийном факультете!)
Мы были молоды, но каким-то образом к своим юным годам если и не разочаровались в существующем строе, то, во всяком случае, задумывались над нелепицами идеологических установок. В какой-то самиздатовской книжке (о самиздате чуть ниже) я нашёл вот такую мысль Льва Толстого: «При социалистическом устройстве необходимы распорядители. Откуда возьмут таких людей, которые без злоупотреблений устроят посредством насилия социалистический справедливый строй?» Сейчас сверяюсь с интернетом – да, это была статья Льва Толстого «О социализме» (!), написанная им в октябре 1910 (!) года.
Великий писатель за семь лет до октябрьского переворота, пафосно названного большевиками революцией, уже предупреждал этих большевиков о возможных последствиях!
Нам же давалась иная картина былого. Историю СССР мы проходили ещё в выпускном классе, а вот на журфаке обязаны были не пройти, а изучить историю КПСС – в той редакции, в какой сама КПСС давала её подконтрольному советскому народу.
Каждой вере –
по химере!
Но и это были цветочки. А ягодки… Впрочем, о них в следующей главе.
10. ИСТМАТ-ДИАМАТ-НАУЧКОМ
Всё-таки удивительный народ были эти марксисты – это же надо было целую науку придумать: диалектический материализм. До них, в принципе, уже существовала красивая философия товарища Георга Георгевича Гегеля, в которой диалектика была просто переходом одного определения в другое, и вот в этом другом вдруг обнаруживалось, что эти определения односторонни и ограничены, то есть содержат отрицание самих себя. Поэтому диалектика, согласно этому умному немцу, «есть движущая душа всякого научного развёртывания мысли».
Ага, подумали марксисты, а наша-то теория слабовата – что-то мысль наша не научна и не развёрнута в сторону пролетариата, который, как известно, любил сам Ильич I! И придумали. А всего-то и надо было интерпретировать диалектику этого Жоры Жоровича – но материалистически.
А дальше уже было проще: раз есть теоретическая база (диалектический материализм), то не может не быть и базы практической. И придуман был исторический материализм, в котором предельной основой общества стало материальное производство. Была тут, правда, одна закавыка – частная собственность, о которой еще Карл Генрихович Маркс писал, но и с этим большевики разобрались по-большевистски умно и быстро: частную собственность ничтоже сумняшеся обозвали личной, и теперь каждый мог приобрести за свои деньги, полученные в результате деятельности материального производства, в магазине (в личное пользование) интересную книжку, например, «Устав КПСС».
А вот дальше было сложнее: как же свести воедино всю эту околонаучную хрень? Но и тут большевики не подкачали: ещё в начале 40-х прошлого века они придумали научный коммунизм, который обоснованно доказал неизбежность гибели капитализма и победы коммунистической формы организации общества!
Правда, почему произошло наоборот, одному чёрту известно, да и то только потому, что он – крайне симпатичный герой повести Гоголя. Как же жалко после всего этого смотрелся на фоне марксистов Томас Джонович Мор с его нелепой «Утопией»!
Всё глубже зарывались в ил,
всё тяжелей тащили ношу –
вот почему не победил
тот коммунизм, такой хороший...
Остаётся только добавить, что диамат и истмат мы долбили во время всей учёбы, а вот научный коммунизм был предметом предметов, так как существовал в ранге госэкзамена, и, будь ты хоть каким отличником по журналистским дисциплинам, но, если не сдашь научком, то считай, что годы учёбы пропали зря, а тебе, бездипломному, одна дорога – младшим литсотрудником в районную газету «За социалистические просторы»!
Мы птицы большого помёта.
И наша дорога ясна.
За наше счастливое что-то
спасибо, родная страна!
11. ВЕРНЁМСЯ К «ВОПЛЮ»
Чёткой программы журнала, конечно же, не было, как не было и опыта издания оного. Если попробовать воссоздать политическую программу «Вопля», то сегодня её можно уместить в три слова: строки без надежды. Поэтому первые два номера «Вопля» (они же и последние!) были сделаны по принципу сороки – кто что притащит.
Хотя, надо признаться, что первым материалом в первом номере журнала всё-таки была редакционная статья, написанная Володей Решетовым, под названием, кажется, «Почему мы завопили».
(Написал сейчас о редакционной статье и вспомнил малоизвестное латинское выражение: сada um sabe, onde o sapato aperta – лишь тот, кто носит ботинок, знает, где он жмёт)
У меня к тому времени были написаны два рассказа – «Суд ворон» и «Бутылка шампанского», чуть-чуть отдававших антисоветским душком, а, следовательно, и без перспектив на печать.
Миша Чирков принёс в первый номер две миниатюры под смешным псевдонимом Ч. Михайлов. Кстати, мои псевдонимы были не лучше – «Суд ворон» под фамилией В. Кричалов, а «Бутылка шампанского» и вовсе под авторством некоего В. Вермутова!
Жанна выступила со своими стихами – и тоже преступно, ведь стихи эти были не о родине или партии, и даже не о природе, а о какой-то американской актрисе Джуди Гарлэнд, о которой мы через много лет узнали, что она была матерью ещё одной американской актрисы – Лайзы Минелли. Преступление было даже двойным: какая могла быть Джуди в мозгах у советской студентки?! Был там стих о Дюма и ещё о каком-то стыде (!) (о чём, спрашивается, думала советская комсомолка?!), и ещё о чём-то – трудно вспомнить то, чего не сохранили мои скудные архивы.
Стихи принёс и Саша Ушаков – тонкие, изящные, чем-то похожие на песни Вертинского, и этим уже, безусловно, заслуживающие суровой критики партийной печати. Кроме того, была его подборка юмористических и сатирических миниатюр (кроме этого факта, не помню ни одной из них!)
Мой старческий маразм оказался совершенно избирательным, так как из всего опубликованного во втором номере я запомнил только свои материалы – небольшое эссе с говорящим антисоветским названием «Работать и молчать» под псевдонимом В. Башкиров и рецензию на вышедший тогда фантастический фильм «Молчание доктора Ивенса» Будимира Метальникова под названием «Ради синих лошадей» (псевдоним не сохранился в моей памяти, да и ладно – это ли важно?).
Эссе сохранилось, рецензия нет. Но – есть надежда. Вот короткое отступление в тему.
В свой недавний приезд в Алма-Ату Володя Решетов (он прибыл в свите президента Латвии Андриса Берзиньша) завёл разговор о событиях 40-летней давности, и с его подачи посол Латвии в Казахстане обратился в Министерство иностранных дел Казахстана с просьбой предоставить архивные материалы из КГБ по журналу «Вопль». Так что если всё срастётся, мы, возможно, как говорят в Одессе, поимеем счастье ещё раз подержать в руках святые для нас страницы.
В несчастьях и счастьях ты креп и мужал,
себя разрывая на части.
Но вспомни, чего за всю жизнь избежал,
и тихо порадуйся счастью…
И всё же я уверен: мы совершили Поступок. Что толкнуло нас на него? Хотите посмеяться? Это была замечательная русская фраза: «Будет что вспомнить!»
И пусть заврутся краснобаи:
мол, шанс твой просто невелик,
но небо рано начинает
кто прыгнул вдруг – хотя б на миг…
12. «ПОЭТЫ, МАТЬ ВАШУ!»
В той же «Шахте» ещё в довоплевский период мы очень любили читать стихи – под пивко. Свои и чужие, особенное множество которых знал Саша Ушаков. У нас даже была игра не игра: мы просто говорили фамилию поэта, например, Петрарка, и Саша тут же начинал читать его стихи.
Из нас пятёрых четверо числили себя в поэтах, поэтому такие посиделки к концу обязательно завершались фразой Миши Чиркова: «Поэты, мать вашу!»
Я уже тогда пописывал стишки, но рядом с таким грандом, как Саша, почти не смел их показывать. Хотя сейчас, перебирая архивы, натыкаюсь порой на кое-что любопытное. Вот, например, листок из далёкого 70-го (год окончания школы):
Говорит пословица народа,
что в любой семье не без урода.
Так пусть всегда работает семья,
Ну, а уродом всё же буду я!
Ещё мы любили переделывать какие-то известные строки – из стихов и песен. Поэтому именно там, в «Шахте» родилась бессмертная (в наших кругах) песня «Утро». Была она не только большая, но и практически бесконечная, так как на каждом нашем заседании прирастала парой-тройкой новых строф. Вот её начало (думаю, что читатели постарше без труда узнают оригиналы):
Утро! Утро начинается с похмелья!
Здравствуй, здравствуй, необъятный гастроном!
У студентов лишь одно веселье –
это, это, это выпивон!
(речитатив – сейчас бы сказали: рэп):
Ни дня без стопки!
Кто не работает, тот пьёт!
Посеешь рубль – пожнёшь «Солнцедар»!
Никогда не откладывай на завтра то, что можешь выпить сегодня!
Есть традиция добрая
в журналистской семье:
раньше думай о выпивке,
а потом о статье!
Привыкли руки к стопарям!
Присядем, друзья, перед дальней дорогой,
пусть кружкой окончится путь.
Давай-ка, пивник, потихонечку трогай,
да водку в пути не забудь!
Мы будем пить
и смеяться как дети!
Антошка, Антошка,
пойдём кирять в «Гармошку»!
Пили пиво, драли Валю, –
это, братцы, мне по силе,
откажусь теперь едва ли!
Пивнушка! Наш компас земной,
ну а водка – награда за смелость,
а стопки довольно одной,
лишь только бы очень хотелось!
И т.д. и т.п. – ещё, по-моему, куплетов 100…
(Да, «Гармошку» разъясню из предпоследнего приведённого куплета. Так звали кафе как раз за главным корпусом КазГУ, где и располагался тогда журфак. Место это было родным, там все всех знали, было что перекусить, а главное – можно было втихаря распить бутылочку «Портвейна № 12» из магазина «Кооператор», расположенного как раз напротив «Гармошки» по улице Панфилова. Сейчас «Гармошки» нет – давно её снесли, как пережиток советского периода, да и первого корпуса КазГУ на этом месте тоже нет – на окраине города построили целый КазГУград…)
Судьбина нас перепахала,
воткнулась зрелости игла:
исчезли целые кварталы,
где наша молодость цвела…
И ещё одно: на официальном сайте КазНУ – так сейчас называется бывший КазГУ: раньше государственный, сегодня – национальный… так вот, на его официальном сайте размещена такая информация: «Казахский национальный университет имени аль-Фараби, или просто КазНУ располагается в городе Алматы. Этот университет основан в 1934 году». Так вот это – враньё. В 1934 году, а именно 2 декабря, на следующий день после убийства С. М. Кирова, был основан КИЖ – Коммунистический институт журналистики имени Сергея Мироновича Кирова. Так что весь университет начинался с единственного нашего факультета!
Кто мой прародитель,
всё спорят читатели.
Родные! Идите
к моей альма-матери!)
Была и другая забава (сейчас повеселю читателя молодого): бралась известная песня, и к каждой её строке поочерёдно подставлялась вот такая рифма: в пятницу – в задницу. Вот пример:
Дан приказ ему на запад (в пятницу),
ей в другую сторону (в задницу) –
уходили комсомольцы (в пятницу)
на гражданскую войну (в задницу).
И особенно хороша была концовка, где лирическая героиня желает своему возлюблённому:
Если смерти, то мгновенной (в пятницу),
если раны – небольшой (в задницу)!
Было и что-то спонтанное, только что рождённое. Я, например, целую неделю гордился «есенинской» строкой:
Я московский озорной Гулякер…
(Кстати, мы не были антисемитами. Я и сейчас интернационалист в самом хорошем смысле этого странного слова. Но вот еврейские анекдоты мы почему-то любили больше других)
И на каждом заседании обязательно говорилась сакральная фраза:
Подымем стаканы,
содвинем их разом!
Да здравствует пиво
придумавший разум!
(Прости, Сергеич…)
13. МАРКСИСТСКАЯ ФЕНЯ
Родная коммунистическая партия никогда не признавала человека. Она знала только народ, да и то делила его иерархически – как завещал великий дедушка Ленин, а до него – Карл Марс и Фридрих Сникерс. Помните, ещё до т.н. октябрьской революции сами революционеры разделились на большевиков и меньшевиков, эсеров и анархистов, мартовцев, центристов и ещё кого-то.
Но – победили большевики, и с каждым годом этой победы, отмечаемой государством как праздник, в стране всё больше укреплялась марксистская феня. Исчез человек (помните, как Сталин называл людей винтиками и говорил о них, что незаменимых нет), исчез как личность, а остались только классы, к которым все теперь и принадлежали.
Буржуазия, пролетариат, классовое общество – всё это было марксистской феней. Это сейчас мы знаем, что классов нет – есть люди. А тогда…
Определю судьбе заказ
в последний мой парсек:
я не хочу истлеть как класс –
уйти б как человек…
Но чтобы простой народ не умничал и не слишком задумывался над своим социальным происхождением, ему обещали счастливую жизнь. Пришедшие к власти коммунисты всегда обещали то, что в данный момент желал плебс – мир, землю, волю, коммунизм к 1980 году, решение жилищной, продовольственной и иных проблем. Но они никогда не выполняли свои обещания, делая ставку на беспамятство и страх. Расчёт был верным: ужасающие условия жизни, амнезия и разжигаемые вожделения понуждали народ жить только одной надеждой…
У меня, например, не было даже надежды. Я точно знал, что всю жизнь мне придётся прожить в этом социалистическом говне, и я в контексте «Вопля» чувствовал себя если не разведчиком в стане врага, то, во всяком случае, крайне неосторожным человеком, словно намеренно нарывался на неприятности.
Как юность просто обокрасть,
судьбу мне затрудня:
я презирал такую власть,
ну а она – меня!
И как же я был поражён, когда в одночасье эта паскудная власть рухнула. И счастлив сейчас, потому что один пинок по заднице этой власти мы всё-таки сделали – своим «Воплем»!
14. ПРАЗДНИК ПРАЗДНИКОВ
Чуть-чуть забегу вперёд – лет эдак на 16, когда произошло это событие, на которое мы и не надеялись.
Просыпаюсь: здрасьте! –
нет советской власти…
26 июля 1990 года на всей территории СССР была приостановлена преступная деятельность КПСС!
Пугая мир бредовой клизмой,
не стали в мире мы главней,
но распростились с коммунизмом,
и в этом стали всех равней!
Вот некоторые мысли по этому поводу.
Коммунисты отлично понимали, что массе интеллектуальное усилие слишком тяжко. Вот почему оно и было silent majority – молчаливым большинством, оплотом всех бредовых идей и систем. Это большинство съест любое дерьмо: лишь бы ели все. И нет за это прощения.
Мы научились только врать. Враньё стало понятием, признаком ума. Обмануть, обдурить, облапошить, нагреть, размахивая непобедимым знаменем марксизма-похеризма. Вся эта наука стояла на двух глаголах: стрелять и врать. Детское слабоумие было вознесено в ранг государственной политики, за враньё давали звания, за слабоумие повышали в чинах. Семьдесят лет борьбы со своим народом – вот и весь ленинизм. И нет за это прощения.
Искренне надеюсь, что ленинизм сдох навсегда. Прозвучит, наверное, цинично, но я надеюсь и на то, что со смертью последних старушек-зюгановок некому будет поддерживать эту бредовую идею. Хотя и жалко их, доживающих и продолжающих искренне верить последнему генсеку. И нет за это прощения.
Что касается моего эмоционального всплеска, то он не прекращается с тех пор, как после 14-летнего ведения моего дела в КГБ оно наконец было прекращено – и не из-за недоказанности моих преступлений, а именно оттого, что прекратилась власть КПСС, а, следовательно, и КГБ. Сдохло навсегда Всепобеждающее Учение, превратившее великую страну в скотный двор. И нет за это прощения…
Четверть века мы без «коммунизма»,
тихо забываем, словно сон,
но живут потомки ленинизма,
сталинизма, хрущевизма, брежневизма,
не желая отдавать свой трон.
Прикрываясь лозунгами фальши
о всеобщем счастье и добре,
мясорубкой нас мололи в фарши,
как в начальном страшном октябре.
А рапортовали как победно,
что людей валили как дрова!
Как я рад, что сгинула бесследно
лживая, фальшивая страна…
15. ОДА ПАРТИИ
Прошла зима, настало лето –
спасибо партии за это!
За то, что дым идёт в трубе,
спасибо, партия, тебе!
За то, что день сменил зарю,
я партию благодарю!
За пятницей у нас суббота –
ведь это партии забота!
А за субботой выходной –
спасибо партии родной!
Спасибо партии с народом
за то, что дышим кислородом!
У милой грудочка бела –
всё это партия дала!
И хоть я с ней в кровати сплю,
тебя я, партия, люблю!
16. СТРАДАНИЯ ЗА ХРИСТА
Сейчас я точно знаю, что способствовало для меня тому, почему рухнул СССР с его гнилыми идеями. Это – музыка «Beatles», книги Солженицына и «Вопль». Именно он стал тем толчком, который навсегда сделал из меня антисоветчика и противника коммунистической идеологии.
Случались и конфликты поколений – всё на той же почве. Однажды Володя Решетов подарил мне свою картинку (извини, старик, картиной её назвать было трудно) с банальным сюжетом – Христос тащит крест на Голгофу. Прелесть её была в том, что он (Володя, а не Христос) выполнил её в модном тогда направлении – пуантилизме, то есть вся картинка состояла из разноцветных фломастерных точек, и на удалении всё это смотрелось очень даже здорово – почти как у Жоржа Сёра или Поля Синьяка (шутка).
Это было не то чтобы увлечение Христом, как личностью крайне сомнительной, но дань тому восторгу, который был у нас от прослушивания только что вышедшей тогда рок-оперы «Иисус Христос суперзвезда».
Всерьёз презрев партийные доктрины,
не верили мы брежневской лапше:
рок-опера звучала не с бобины –
была у нас записана в душе!
Не зная языка, её до слова
учили мы на нашем страшном дне,
и верили в страдания христовы,
ведь сами извелись в больной стране…
Вечером картинку обнаружил мой папа и, как коммунист и атеист, тут же порвал её, отталкиваясь не от художественной ценности, а от идеологии. (Кстати, сейчас я понимаю, что это был просто слепок с мышления целой страны).
Ну а я, нисколько не сомневаясь в аморальности его поступка, сделал то же самое с его только что вышедшей в каком-то сельхозиздательстве брошюрой – что-то там про тракторы.
Сейчас мне очень плохо даже при воспоминании об этом (прости, папа), а вот он сам никогда не вспоминал об этом случае (или делал вид, что не помнит). Да и то, ему сегодня уже 86…
«Какой бы стишок дать к этой главе?», подумал я. А потом подумал ещё: «Я же автор, и кто меня осудит вот хотя бы за это?..»
Его историю я снова
перечитал который раз,
и понял вдруг, что всё – от Слова,
и понял, кто его – не спас.
Ведь в той нелепой катастрофе,
что предрешил ему отец,
ненужной мукой на Голгофе
он упокоился, слепец.
Сейчас его я слышу стоны,
что веселили шантрапу.
Вот так и я – больной и тонкий,
ищу голгофскую тропу.
А станет мне совсем хреново,
приду у жизни занимать –
я одолжу венец терновый,
чтоб эту муку испытать.
И губку с уксусом на пике
мне даст солдат русоволос,
и, может быть, народ воскликнет:
«Ну вот, пришёл второй Христос!»…
17. ТРИ СОСТАВЛЯЮЩИХ АНТИСОВЕТИЗМА «ВОПЛЯ»
Был ли «Вопль» антисоветским изданием? Безусловно! И вот по каким причинам.
Во-первых, мы писали в нём то, чего писать в стране Советов было нельзя – если бы такие материалы попали в Главлит, а всё написанное в СССР обязано было проходить через Главлит, то мы просто (по представлению дежурного редактора Главлита) были бы арестованы (и это не шутка).
Что же такое был этот Главлит? Полностью организация называлась так: Главное управление по делам литературы и издательств. Проще говоря, это была контора, осуществлявшая цензуру печатных произведений и защиту государственных секретов в средствах массовой информации.
В декрете о создании Главлита (кстати, подписанного ещё Ильичём I аж в 1922 году) были сформулированы общие принципы, которыми должен был руководствоваться Главлит при запрещении издания или распространении произведений. Это:
агитация против советской власти;

разглашение военной тайны страны;

возбуждение общественного мнения путём сообщения ложных сведений;

возбуждение националистического и религиозного фанатизма;

порнографический характер произведения.
(Кстати, в дальнейшем принципы цензуры были значительно расширены и дифференцированы по множеству направлениям).
Как видите, хотя бы два из приведённых выше принципов мы уже нарушили: это агитация против советской власти и (самое страшное) возбуждение общественного мнения путём сообщения ложных сведений. И никого из арестовавших нас не заинтересовало бы, что сведения, публикуемые в «Вопле», были не ложными, а правдивыми.
Мне б в историки! Короче,
не копаясь дОшло,
каждый видит то, что хочет
в обоСримом прошлом!
Помню, как майор, допрашивавший меня по делу «Вопля», сказал изумительную по государственной наивности фразу: «То, что вы написали, – не правда. Вся правда только в «Правде»!»
О лжи и правде мы баллады
не прочь хоть каждый день сложить:
чем больше правд, тем меньше правды,
чем больше лжи, тем меньше лжи…
Во-вторых, любое напечатанное (пусть даже на машинке) произведение автоматически считалось средством массовой информации, а, значит, уже подпадало под государственную цензуру. Сейчас ещё раз очень удивлю молодых читателей: знаете ли вы, что вся оргтехника (а было их всего три позиции в стране – пишущие машинки, ротапринты и ксероксы) проходила обязательную регистрацию в КГБ с оставлением характерных примет аппаратов (западающие буквы и скошенные литеры на машинке, характерные грязные полоски от ксерокса и т.п.)? Не знаете? И я раньше не знал…
(Здесь позволю себе сделать небольшое отступление – о моей машинке. Как она попала в наш дом? Отнюдь не из обкома партии, где тогда работала моя мама: все списанные за профнепригодностью машинки там тщательно уничтожались в присутствии целой комиссии.
Просто однажды мой папа увидел возле магазина рядом с нашим домом грузовик, доверху набитый металлоломом, а на самом верху металлокучи – пишущую машинку, после чего состоялся примечательный диалог с водителем:
«Братишка, в металлолом везёшь?»

«Туда»

«А машинку не отдашь? Всё равно же в переплавку»

«Отдашь не бывает. Бывает продашь»

«Сколько?»

«Бутылку»
Вот так наша семья и стала владелицей неучтённой и незарегистрированной нигде пишущей машинки, на коей, собственно говоря, и был «издан» весь «Вопль». Кстати, у Володи Решетова была гэдээровская машинка «Эрика» с очень красивым заграничным шрифтом, хотя и русскими буквами, но – зарегистрированная, поэтому печатался «Вопль» на моей раздолбанной «Москве». К тому же элегантная «Эрика» делала всего 3 более-менее отчётливые копии, а железобетонная «Москва» – все 5!)
Она была моей вершиной,
где что ни шаг – коварный склон:
моя машинка как машина –
не времени, а всех времён!
В-третьих, на любом издании Советского Союза должны были стоять сакраментальные слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Нетрудно догадаться, что в нашем «Вопле» ничего подобного не было. Хотя, честно говоря, не было и впоследствии популярной фразы «За нашу и вашу свободу!».
18. ДИССИДЕНТЫ?
Почему события 40-летней давности вспоминаются сейчас так легко? Почему так пишется об этом, словно было всё это вчера? Да потому что, как утверждают психиатры, сосредоточенность на исторической памяти есть характерная черта постреволюционного, посттравматического времени – именно посттравматического. Историческая травма, причинённая нам родной страной, продолжает жить, изживаться и пережёвываться нами, выжившими.
Даже сейчас, по прошествии десятилетий, мы нуждаемся в понимании того, как происходили эти события, к чему они привели и, наконец, чем и когда закончились. Наша посттравматическая память конструирует наше же прошлое как череду событий, которые проросли в настоящее, определяя множество его черт.
И будь эти события чуть-чуть другими, и мы были бы другими сейчас. Представьте, что «завопили» бы мы не в середине застоя, а в самом его начале – когда Брежнев только-только сместил Хрущёва. Смена лидера в советской стране всегда означала автоматическое развенчивание лидера старого, а, значит, и хрущёвскую оттепель 60-х.
Всё понимали с полуслова,
и знал последнейший дебил:
сменил царёк царька другого –
и вдруг народ его забыл!
Гайки начали закручиваться практически сразу – именно при Брежневе из страны были высланы Солженицын и Аксёнов, Галич и Владимов, Войнович и Зиновьев, осуждены (не в моральном плане, а с помещением в кутузку) Синявский и Даниэль, на стыке смены лидеров (в 1964) пострадал и Бродский – по позорной статье за тунеядство. А четырьмя годами позже состоялась «демонстрация семерых» – одна из самых значительных акций советских диссидентов против оккупации Чехословакии 300 тысячами советских солдат и вводом в республику 7000 танков.
Были ли мы диссидентами? Скорее, нет, чем да. Но как нам хотелось, чтобы наши имена стояли в одном ряду с именами Ларисы Богораз и Натальи Горбаневской, которые и организовали тогда демонстрацию на Красной площади под самодельным лозунгом «За вашу и нашу свободу!». Правда, в тот далёкий 1968-й мы были ещё школьниками, да и не знали ничего об этом событии. А ведь диссидентов в стране советской тогда выводили под корень – как кулаков в тридцатые годы.
Шагает с нами жизнь глухонемая,
стараясь не тревожить бунтарей,
но образам великим мы внимаем,
и делаемся чище и добрей…
Когда Володя Решетов вышел ко мне с идеей создать сайт памяти «Вопля», я согласился не раздумывая. Ведь чем бoльшие дистанции между прошлым и настоящим помещаются в восприятии современников в единицу астрономического времени, тем больше скорость исторических процессов и тем интенсивнее текстуализация памяти. Но вероятно и обратное направление каузальности – потомки судят об эпохе по записям, которые оставили современники.
Я помню всё до малой крохи,
открыв для времени портал:
своей оставлю я эпохе
эпоху ту, что я узнал…
Может быть, и наши воспоминания помогут молодым разобраться, что такое хорошо и что такое плохо. Хотя, не пройдя через историческую мясорубку, трудно даже представить, каково было нам, молодым и талантливым, в те серые советские годы.
19. КРАТКИЙ КУРС ИСТОРИИ
В те годы вся страна (или почти вся) была «за». Но нас это не устраивало – мы считали, что «за» и в подмётки не годится «против». При создании «Вопля» мысль была такая: пойми, против чего ты против, и только тогда поймёшь, кто ты сам.
Против нечеловеческой для человека власти, против невежества, против коммунистического фарисейства, против невосприятия мира в целом, а не только его социалистической части – это было опасно. Но ведь кто-то должен был начинать.
Остались, наверное, среди наших читателей те, кто помнит знаменитую фразу «Есть у революции начало, нет у революции конца». Но мало кто знает, что эти строки написал Юрий Каменецкий, и они впоследствии стали песней на музыку Вано Мурадели:
Бьёт набат, бьёт набат Интернационала,
пламя Октября в глазах бойца –
есть у революции начало,
нет у революции конца!
Не с этих ли строк взяла начало теория перманентной революции, которая, раз начавшись, уже не кончится никогда, а вместе с ней и организованный большевиками красный террор, который действительно закончился только с распадом КПСС? Революцию делал кто-то – якобы для тебя, а вот ты сиди и жди, когда окончатся страшные тридцатые, а потом сороковые, а потом пятидесятые, а потом…
Может быть, поэтому ни в одно из своих десятилетий советский строй не достиг устойчивости, которая свойственна состоявшимся политическим системам. Например, в отличие от нацистского режима, закончившегося безоговорочной капитуляцией, советский режим постепенно и самостоятельно перерождался, следуя внутренней логике истощавшейся революции.
Вот мой краткий курс истории, начиная с 1905 года. За всероссийской стачкой 1905 года и учреждением парламентской демократии следовали:
мировая война,

демократическая революция,

большевистский переворот,

ликвидация парламентской демократии,

гражданская война,

насильственное создание евразийского государства,

экспорт революции,

коллективизация,

строительство лагерей,

мировая война,

холодная война,

новый экспорт революции,

поражение в холодной войне,

новое учреждение парламентской демократии,

разрушение евразийского государства,

угроза нового разрушения парламентской демократии и дальнейшего разрушения евразийского государства…
(И всё это в рамках одной отдельно взятой страны. Страшно…)
Откуда в нас, двадцатилетних, было знание такой истории? Или не было этого знания? Или весь «Вопль» был простым ребячеством? Думаю, всё-таки нет…
У нас в палате № 6
все верят в то, что счастье есть...
20. ПЛОХИЕ ГРАЖДАНЕ
Свобода – это длина цепи, которую ты себе отмерил. В СССР эту длину контролировал КГБ, и длина эта была для всех одинакова – короткий поводок. Мы были плохими сыновьями родины уже потому, что без разрешения решили удлинить свой поводок.
В глазах этой организации мы были плохими гражданами страны, потому что не очень любили эту страну лжи и фальши. Но – гражданство наше было прописано в паспортах, на которых красовался герб СССР.
Гражданства придуманы нам как оковы,
привязку к единственной точке создав,
где рвутся в напруге душа и основы,
где правит тобою двойной полиграф.
Намеренной лжи не признает природа,
гражданство отмерив от сих и до сих,
но правда моя сквозь его электроды
пробьётся, как первый мальчишеский стих.
Я принял сегодня двойное гражданство –
бездумен, безличен, безроден, безглаз.
По-прежнему в скудном трёхмерном пространстве
теряется память о живших не нас…
А ведь мы не считали себя плохими гражданами страны. Мы считали, что страна – плохая, а если когда-то будет хорошая, то и гражданство наше перейдёт на какой-то новый качественный уровень.
Но – не получилось. Двое из нас, вопивших, сегодня живут в России, двое – в Казахстане, и один – в Латвии. Кто из нас, пятерых, может сказать, что сейчас конкретно он живёт в отличной стране, с замечательным правительством, и, главное, с той свободой, о которой нам даже не мечталось?
Любая нынешняя власть представляется мне внебрачным ребёнком диссидентства и партхозактива областного уровня, а нынешняя деморатия отличается от советской тирании только одним – количеством кандидатов на престол.
Я мысль cвою терпкую осовременю:
за век пробежавший мы лучше не стали,
ведь в каждом живёт недорезанный ленин,
и в каждом живёт недодушенный сталин...
21. ПРОСТО ПОМНИТЬ
В сегодняшнее время модным стало обращаться к нашей недавней истории. Режиссёры вовсю снимают фильмы, показывающие страдания наших предшествующих поколений. Историки же занимаются привычным для себя делом – продолжают переписывать историю. А вот государство не помогает и не препятствует тому, чтобы всё это находило своего читателя и зрителя. Удобная позиция, не правда ли?
И на исходе своих лет
от памяти уйти погони:
забыть – не значит сожалеть,
а значит – просто надо помнить…
22. НЕВЫЧИСЛЕННАЯ СУКА
Мы были одинаковыми, а стали через 40 лет разными: даже между нами, носителями собственной памяти, нет, кроме самого «Вопля», ничего общего. И это не плохо (и не хорошо), а просто объективно – так же, как между элементами памяти нет иерархии, а у профессионалов памяти нет своего авторитета.
Страх прошлого означает неверное понимание настоящего. Думаю, что долгий советский век со всеми его крайностями, ужасом и скукой ещё слишком свеж для того, чтобы подвергнуться немедленному осмыслению. Его слишком много раз объявляли законченным – и слишком долго продолжали. Революционная логика в том и состоит, что хвост лучше отрубить один раз, чем резать кусками. Но эта логика, к сожалению, относится к началу революции, а не к её концу.
Поэтому думаю, что история «Вопля», оставшаяся только внутри нас, вопивших, ещё не окончена. Лично для меня она закончится только тогда, когда я узнаю фамилию стукача, сдавшего нас Кодле Государственных Бандитов.
Я верю: будут времена
журнал назвать как часть науки,
и захлестнёт его волна –
предавшей наше дело суки…
23. КАК МОЛОДЫ МЫ БЫЛИ
И всё же мы были молоды – со всеми микропороками, свойственными только молодости. Мы гуляли с девушками, прогуливали занятия и пили вино, среди скудного советского ассортимента выделяя «Портвейн № 12».
Ты помнишь, как мы были прытки,
когда чернушные напитки
пихали литрами в себя?
Теперь печально стонет печень,
и мысли лезут всё о вечном
в похмельном бреде бытия...
В этом году 17 марта исполнилось ровно 20 лет с того дня, как я решительно завязал с алкоголем.
Судьба! Ты дело мне не шей –
я ухожу из алкашей!
Но и сейчас (при небольшом мысленном усилии) мне совсем несложно представить поганый вкус нашего любимого «Number Twelve». Тошно…
Вопрос меж нас витает тенью,
когда страстей кипит вулкан:
в беседе той про уваженье
дистанция – один стакан…
Мы и знакомились под портвешок. Мой архив сохранил уникальный документ. Вот его история.
Сидим в «Шахте» всей кандейкой, пьём пиво, никого не трогаем, и даже примусов не починяем. А потом к нам за столик подсаживается подвыпивший гражданин наших лет, сходу достаёт из кармана пиджака бутылку двенадцатого и разливает в наши невысохшие от жигулёвского стаканы.
Ну как было не познакомиться с хорошим человеком? Слово за слово, и вот уже на прощание мы обмениваемся номерами телефонов – естественно, домашних. Новый знакомец ловко срывает этикетку с бутылки (плохого качества, надо признаться, был советский клей) и что-то пишет карандашом (откуда он его взял?!)
Куаныш
62-30-46 д.
по ранним утрам
В этой последней строке было всё: и то, что товарищ пьющий, и то, что рабочий телефон спрашивать у него было бесполезно, и то, что только ранним утром первый же дозвонившийся мог пригласить его в любую из 146 пивных точек города Алма-Аты – поправить здоровье…
Не чужд я творческих влияний
путём совместных возлияний...
Так проходила наша жизнь…
Мне дни недели – как этюды
среди меня круживших тел:
я был и жил везде и всюду –
не потому, что так хотел.
Я ненавидел тесный улей –
работал в нём и тосковал,
но иногда случайной пулей
меня сбивали наповал.
Я поднимался еле-еле,
свой литр суровый выпивал,
и помнил я свою неделю,
и с понедельника пахал.
Аванс, зарплата, даты, числа,
жена, квартира, барахло:
я так хотел, чтоб жизнь случилась,
но что-то мне не повезло.
Так жил в нелепой амплитуде,
и рвался из последних жил –
Страной Советов звали люди
ту территорию, где жил.
Мне дни недели – как этюды
среди меня круживших тел:
я был и жил везде и всюду –
не потому, что так хотел.
Но выжил я. И на планете
слонов люблю, слонят, слоних.
Мне до сих пор не нужно этих
советов – вовсе никаких…
Но не надо думать, что только в бытовом пьянстве проходила наша весёлая студенческая жизнь. Например, трое воплевцев, а именно Володя, Саша и я были актёрами студенческого театра университета и сыграли свои главные роли в двух замечательных спектаклях – «Дракон» Евгения Шварца и «Визит пожилой дамы» Фридриха Дюрренматта.
24. ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, ПРОЛЕТАЙТЕ!
Помните лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», впервые высказанный Карлом Генриховичем Марксом и Фридрихом Фридриховичем Энгельсом в их «Коммунистическом манифесте»? Забавно то, что в первой редакции этот лозунг звучал почти библейски – «Все люди братья».
На одном из наших заседаний в «Шахте» мы как раз размышляли об этом, и Миша Чирков высказал тогда весьма спорную мысль о том, что пролетариями можно считать и крестьян – как людей, занимающихся тяжёлым физическим трудом. Мы тогда посмеялись, так как сами принадлежали, по словам товарища Ленина, к гнилой интеллигенции, и надеялись, что в Стране Советов не будем поднимать ничего тяжелее авторучки. А ведь всё было не так просто с нашими социальными сословиями.
Нам предлагали эшафот
из ильичёвых фраз:
на классы разделён народ!
А мне в который класс?
Хорошо было пролетариям – ковали они себе серпы и молоты (а заодно и мировую революцию). Чуть хуже было крестьянам – вроде бы и делали они благородное дело по кормлению целой страны, но зато не имели даже паспортов (пусть не удивляется молодой читатель – это так: вместо паспортов у миллионов крестьян были крестьянские книжки – аж с 1932 по 1974 годы. Больше 40 лет эти великие труженики находились на положении крепостных у советского государства).
Кстати, не было у них и зарплат – вместо денег начислялись какие-то трудодни. Весь доход после выполнения обязательств перед государством поступал в распоряжение колхоза, и каждый колхозник получал за свою работу долю дохода соответственно выработанным им трудодням. Короче, общак!
Смелее нА поле шагай,
сажая корнеплод,
но если ты, дружок, лентяй –
то брюхо подведёт!
А уж нам, гнилой интеллигенции, в лозунге тем более места не нашлось. Правящая власть остроумно назвала интеллигенцию прослойкой – как бы слоем советского канцерогенного маргарина между колбасой и хлебом в сложном бутерброде нашей обыденной жизни.
Советские работяги считали нас, интеллигентов, праздными ленивцами, не способными на большую работу. Слесарям и токарям было невдомёк, как может устать художник, пишущий картину, или писатель, рождающий роман. И в чём-то, надо сказать, они были правы. Именно праздность рождает вольнодумие, а вот работягам было некогда задумываться: отпахал смену, принял четвертинку – и здоровый радостный сон.
А ведь это была официальная точка зрения! Помните, ещё в сентябре 1919 года Ленин в письме к Горькому назвал интеллигенцию не мозгом нации, а говном? Интересно же то, что слово интеллигенция в те годы уже нашло своё отражение в изданном словаре Даля! У Владимира Ивановича было отличное от Ленина мнение: великий учёный обозначил интеллигенцию так: «разумная, образованная, умственно развитая часть жителей» (смотрите словарь Даля за 1881 год, 2 том, стр. 46).
Но зато правящая власть, свято помня ленинские слова, не гнушалась посылать свою прослойку на картошку – на помощь тем же сельским пролетариям, видимо, именно этим на деле реализуя ещё один замечательный лозунг того времени «Народ и партия – едины!»
Нет сексуальнее картины
«Народ и партия – едины!»
или:
«Народ и партия едины!»
(Да только разное едим мы...)
Мы потягивали пиво и размышляли, как же так прокололись коммунистические вожди, чётко обозначив преимущество одного социалистического сословия перед другими? Начитанный и знающий всю мировую поэзию Саша Ушаков даже припомнил строки из стиха «Канцелярские привычки» Владимира Маяковского:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Комсомолец Пётр Парулайтис.
Мусью Гога,
парикмахер из Таганрога»
И уже много лет позже, работая над своим семитомником «Русская кочерга», я нашёл как бы оправдание этого лозунга у Ленина. Оказывается, в 1920 году Коммунистический Интернационал издал для народов Востока такой лозунг: «Пролетарии всех стран и угнетённые народы, соединяйтесь!». Именно по этому вопросу Ленин и заметил, выступая на собрании актива Московской организации РКП(б) 6 декабря 1920 года: «Конечно, с точки зрения «Коммунистического Манифеста» это неверно, но «Коммунистический Манифест» писался при совершенно других условиях, и с точки зрения теперешней политики это верно». Эти строки вы сможете найти в классическом 5-м издании полного собрания сочинений пролетарского вождя.
В революционной гонке
обозначится восход:
пролетарский молот звонкий
навсегда к серпу прильнёт!
Не с этой ли оговорки в обиход советских философов вошли бредовые фразы типа «Учение Маркса всесильно, потому что оно – верно»?
Забавным было и то, что все без исключения советские газеты над шапкой со своим названием обязательно размещали этот невнятный лозунг – от центральной «Правды» до заводских многотиражек. А на казахском отделении нашего журфака эта бессмертная фраза была написана даже в стенгазете: «Барлык елдердін пролетарлары, бірігіндер!»
Но ещё забавнее было то, что эти пресловутые сексуально соединяющиеся пролетарии фигурировали на всех советских купюрах – начиная с рубля!
Мне нравится такой посыл:
на деньгах Ленин был, да сплыл…
25. В ЛОГОВЕ ЖЕЛЕЗНОГО ФЕЛИКСА
И вот настал тот день, когда наш «Вопль», не успевший набрать силу, как остроумно заметил Остап Бендер, «скончался в страшных судорогах».
Не помню про остальных, но то, что я и Володя Решетов побывали на допросах в КГБ, это точно. О своём он, надеюсь, расскажет сам, а я расскажу о своём.
Арестовывать меня приехали на чёрном воронке шестеро чекистов с маузерами (шутка). А если серьёзно, то я просто был вызван повесткой (!). Сама повестка не сохранилась, и не могла сохраниться, потому что была отобрана у меня в момент выхода из здания КазЧК (до сих пор жалею, дурак, что не догадался её хотя бы перефотографировать!). Но накануне этот любопытный и доселе не виданный документ был мной тщательно изучен. Всё в нём было стандартно-советски: и фамилия вызывавшего меня, и моя фамилия (без ошибок), и номер кабинета, куда мне надлежало прибыть, и время этого прибытия.
Вот только одно сразу бросилось в глаза – и потому запомнилось на всю жизнь. Была там внизу приписка: «Вы вызываетесь в качестве» и несколько предполагаемых ужасающих состояний гражданина (нужное подчеркнуть): «подозреваемого, свидетеля, эксперта». Я почему-то был обозван свидетелем, хотя на деле был настоящим подозреваемым, а, может, даже и экспертом (шутка)! Хотя всё-таки надеялся увидеть в своей повестке графу «потерпевший (от советской власти) (ещё одна шутка)
Враг уже сорвал чеку –
будь, чекист, ты начеку!
Разговор, как сейчас помню, происходил на втором этаже, хотя я был уверен, что крушить мои кости будут где-нибудь в подвале НКВД. Но уже упоминавшийся мною майор не кричал, не топтал ногами наш журнал, а тихо втолковывал что-то типа этого: «Ты что, Кулемзин, думал пробить своим бараньим лбом стену советской власти?» И ещё проехался по моим предкам: «У тебя такие родители хорошие: мама в обкоме партии работает, папа в Минсельхозе не последний человек, а ты?!»
Вдруг изумлённому поэту
почудились, как в страшном сне,
руководящие портреты
на свежекрашеной стене!
И, исполняя режиссуру,
что раком ставила страну,
портреты скалились мне хмуро,
советуя: «Признай вину!»…
А я сидел и думал о том, что, если я всё-таки свидетель, то значит, дело моё не так уж плохо. Спасибо маме – так оно и оказалось.
И думал я, мозги губя,
где скрипы не слышны,
что был хорошим для себя
и мерзким – для страны…
Но поразило меня не то, что я всё-таки вышел из суровых застенков, где свобода, по меткому выражению Сергеича, меня приняла радостно у входа. Поразило меня то, что майор показал мне… наш «Вопль» – оба номера! Ну, может быть, не совсем наш, потому что в его руках был не оригинал, а ксерокопия.
Дома я созвонился с Володей Решетовым и рассказал ему о наших с майором посиделках, хотя этот человек в невидимых на пиджаке погонах и взял у меня расписку о неразглашении (подозреваю, что в этом здании каждая бумажка, и даже туалетная, была под грифом совершенно секретно). Оказалось, что в то же самое время Володя находился в кабинете другого внука Дзержинского и так же, как и я, давал детсадовскую клятву: «Я больше не буду!»
Суровая оправа
у жизни родника:
попробовал я славу –
но и она горька...
Не один литр «Портвейна № 12» прикончили мы с Володей в тот день, усиленно соображая, как журнал мог попасть в руки гэбэ, да и вообще в любые руки, если давался на читку только проверенным людям и, что самое главное, всего на одну пару, то есть на те полтора часа, когда студенты отбывают свою тягу к знаниям непрерывно.
26. О САМИЗДАТЕ
Наш «Вопль», не смотря на короткую жизнь, был типичным самиздатовским журналом, хотя были в стране такие журналы, которые подпольно издавались годами!
Приведу короткую историю самиздатовского движения.
Хотя само слово самиздат появилось лишь в середине XX века, ещё с древнейших времен запрещённые произведения передавались друг другу рукописным способом. Например, в XVIII веке именно так по России распространялись сатиры Сумарокова. Потом, в первой полов

Метки: Пароль, прошлого