Черно-белое внутри нее

Она была белесой настолько, насколько это только было возможно, будучи от природы смуглой с темными, цвета горького шоколада, волосами, и такими же шоколадными глазами. Иногда казалось, что она посыпана алебастровой пудрой, которая стала совершенной маской для нее. Даже яркие цвета, окружавшие ее повсюду, мгновенно покрывались снежно-белой пылью.
Мешало ли ей это? Не думаю.
В общепринятом смысле она была счастливицей каких поискать. Благополучная семья, достойное воспитание, образование. Она всегда была гордостью родителей.
Хотела ли она этого? Сложно сказать. Иногда у меня появляются мысли, будто бы она в жизни никогда ничего не хотела.
У нее был необычайно добрый и заботливый муж. Хотя она, казалось, не видела его доброты, так же, как и не замечала присущие всем людям слабости.
Не то, чтобы она когда-либо скрывала свои чувства, или боялась высказать свое мнение. Совсем нет. Многим тогда казалось, что она бесхарактерная. Но они слишком плохо ее знали. У нее не было чувств и желаний. Иногда меня поражало то, как она вообще живет на этом свете. Но, наверное, не жить было бы с ее точки зрения так же бессмысленно, как и жить. Однако, это лишь пустые предположения, ведь никому не под силу было заглянуть в эту голову полную пустоты…пыли…чего же?
Неладное произошло за завтраком.
Такого с ней раньше не случалось, но она решилась на эксперимент и приготовила яичницу с помидорами, а не с беконом, как всегда. Ее муж, немного удивившись этой перемене заметил:
- Милая, моя мама всегда готовила мне яичницу с беконом, она считала, что помидоры недостаточно сытная еда для завтрака.
На что она, всегда согласная с его словами совершенно искренне, не веря самой себе ответила:
- Но вкусно же...
Было ли это совпадением, или же реакцией на ее неожиданную самостоятельность сложно судить, но в тот же момент ей пришлось в срочном порядке посетить уборную. Ее рвало слизью. Она стояла на коленях. Ее тошнило. Она плакала.
Муж, забеспокоившись ее долгим отсутствием, подошел к двери, и услышав рыдания ощутил внутреннее смятение. Внутри происходило то, с чем он никогда не сталкивался. Его жена пакала.
Она слышала его крики и стук в дверь как сквозь толщу воды.
Но она их слышала.
В какой-то момент все изменилось, точнее, вернулось в привычную колею. Она была собой. Она была спокойной и умиротворенной. И то, что происходило с ней минуту назад ее казалось бы абсолютно не беспокоило.
- Что ты тут делаешь, милый, - спросила она, выйдя из ванной. Улыбаясь при этом теми самыми губами, которые только что кривились в гримасе отвращения и боли. Теми самыми глазами, из которых лились горькие потоки влаги, пощипывая веки, - Ты прав. Помидоры в яичнице ни к чему.
Эти привычные его слуху слова успокоили супруга. Списав все на женские недомогания, он и думать забыл об этом эпизоде. Стоит ли его винить в типичной мужской невнимательности к различным эмоциональным деталям? А собственно зачем? Разве произошло чтото ужасное?
Думаю, нет. Это было зарождение чего-то нового. Иного. Возможно прекрасного, а может быть…
- Вы беременны, - сказала ей врач.
Неизвестно какой реакции она ожидал он на свои слова, но она ответила:
- Хорошо, - и ничего более.
Что она чувствовала в тот момент, когда произносила это свое «хорошо», а думала, хорошо ли это? Новый человек. Что этот новый человек принесет в мир? Нужен ли ему этот мир? И нужен ли он этому миру. В этот момент она явственно поняла, что не хочет заводить ребенка.
Если бы ее спросили именно тогда, в ту самую долю секунды, сделает ли она аборт или оставит ребенка, она выбрала бы аборт. Но, как это водится, никто ее не спросил. Счастливые муж и родители даже не допускали такую возможность. Они говорили ей: «Ты счастливица! Мы так рады за вас!». На что она как обычно безмолвно улыбнулась, что было воспринято окружающими за единственно возможный для их восприятия знак согласия.
Но ее жизнь изменилась. Беременность с женщинами творит что-то странное. Иногда она делает из странных женщин нормальных. Иногда бывает и наоборот. Поэтому, все что с ней происходило, списывалось на нервное напряжение и скачки гормонального фона. В ней казалось отныне поселились 2 различных человека. Истерики с киданием предметов и дикими поступками перемежались с обычной для нее искренней молчаливой улыбкой одобрения.
Возможно, внутри нее действительно тогда жили 2 личности, а возможно, личность, в привычном нам представлении, только зарождалась. Понимала ли она тогда себя? Знала ли она о себе то, что не хочет ребенка искренне, яростно, неумолимо?
Но он родился на 8 месяце через мучения, которые она вряд ли заметила. Не случилось и радости. Она относилась к ребенку, как будто к игрушечному, и искренне недоумевала тому, что из этого вырастет новое существо, такое же как и она.
Истерики, неожиданно для всех, с родами не прекратились. Они с мужем ругались. Ребенок плакал. Ее родители уговаривали его потерпеть приводили доводы, цифры. Услышав последний: «…гормональный фон должен прийти в норму в течение 3 лет. Потерпи немного…», он не выдержал. Обычно спокойный и уравновешенный, он ответил: «Вы не видите, что это совершенно другой человек?! я бы никогда не женился на таком чудовище. Мне страшно оставлять ее наедине с ребенком. Она не осознает своих действий».
Родители пытались образумить и ее. Но она твердила одно: это мой ребенок, я мать, я его не хотела и только мне решать, что с ним будет. Не думаю, что это можно было назвать нормальной реакцией… Но на тот момент, наверное, он и был смыслом ее жизни. Странным и непонятным. А других ведь никогда и не было…
Появился ли у нее материнский инстинкт? О благе ли ребенка она беспокоилась, говоря такие непонятные слова? Чем она вообще думала говоря такое своим родителям? Как они трактовали ее слова сложный вопрос, но они ее очень любили.
Состоялся развод. Родители забрали ее домой. Она, казалось стала совершенно одержимой. Кусалась, царапалась, рычала, кричала, вырывалась.
Ей пригласили психоаналитика, но она не соглашалась с ним встречаться. Казалось, она со всем в этом мире не согласна. Она стремилась к уничтожению.
Первым что она уничтожила – была память о ее ребенке. Она забыла о его существовании совершенно, даже попытки напомнить о нем натыкались на холодную стену непонимания и не вызывали ни капли эмоций.
Затем она принялась уничтожать свои вещи, свой дом, свое тело.
Абсолютное отрицание стало ей гимном.
Она почернела. Нет, я не говорю о том, что ее кожа стала другого цвета, или волосы. Но она почернела. Какая она? Что мы видим: стершийся алебастр, или угольные тени поверх него?
Она казалась выжившей из ума, и лишь иногда обычным нормальным человеком.
Со временем все сгладилось. Стала ли она такой как прежде?
Ее путь был труден, но она научилась.
Чему же? Слушать себя? Слышать в себе лишь гулкое эхо чужих голосов? Поступать согласно ему, или вопреки? А может не имея чего-то искусственно его создавать? Или наоборот, имея слишком многое, перестать слушать?
Мне хочется надеяться, что это была гармония.
Сейчас ей 50.
- Как ваше самочувствие? - спросила медсестра.
- Хорошо, - улыбнулись алебастрово-белые губы,
- Хорошо, - яростно сверкали угольно-черные глаза.
Она это я?..

Метки: Черно, белое, внутри