Лесной старик. Часть 3, глава 4

4
Господский завтрак начался в обычное время, ибо все сотрапезники в это снежное и сумрачное утро оказались пунктуальны. Алёна с гладкой причёской была одета в короткое зелёное платье с узким вырезом на груди и обута в чёрные лакированные туфли-лодочки на высоких каблуках; на её шее тускло мерцала нитка натурального жемчуга. Серов облачился с нарочитой небрежностью в голубой шёлковый костюм, в белую строчку из тонкого полотна и обулся в мягкие замшевые туфли. Бородин тщательно оделся в серый классический костюм, в бледно-розовую рубашку с матовыми узорными пуговицами из перламутра и обулся в лёгкие коричневые ботинки на собачьем меху. А вот дворецкий не удосужился переменить свой чёрный и просторный костюм, который он выбрал сразу после раннего пробужденья…
Столовая была ярко освещена тяжёлой хрустальной люстрой; Алёна за трапезой сидела справа от хозяина усадьбы, а чинный Бородин – слева…
Вышколенные и бесшумные лакеи подавали на стол с серебристой парчовой скатертью и горячий хлеб, и овощные салаты, и жареную рыбу, и красную икру, и нежирные котлеты из бараньего фарша, и булочки с изюмом, и минеральную воду, и кофе с десертными орешками. Сервировка стола была, как обычно, дорогой, простой и безупречной… Чрезвычайно внимательный, но безмолвный дворецкий плавными жестами управлял усердной прислугой…
Застольную беседу в присутствии дворецкого, который замер возле витражного окна, начал Бородин:
- Всё изыскано, прелестно и вкусно. Ведь к пище нельзя относиться юмористически… Прекрасная, хотя и простая кулинария! Вы, уважаемый коллега, стали заправским гурманом. Но вам, разумеется, это насущно необходимо, поскольку вам сегодня предстоит сложная литературная работа...
Супруги искоса и бегло переглянулись, а затем их гость степенно, но вкрадчиво продолжил:
- Иногда мне кажется, что первоклассная литература – это несправедливая штука. Впрочем, как и любое истинное искусство… – И Бородин украдкой вздохнул. – Право, порой мне бывает донельзя обидно… В мире постоянно случается множество крайне занимательных событий. Но люди навечно запоминают лишь хорошо написанную выдумку! Трагедии реальных людей часто увлекательны и бесподобны. Но странное человечество навсегда запомнило только литературных персонажей: Карамазовых, Печорина, Жюльена Сореля и Анну Каренину. А подлинные люди, пережившие не меньшие страсти, канули в бесконечное небытие, и никто не узнает об их жутких треволненьях… Вспомните, любезный коллега, вашу покойную сестру…
И супруги за душистым кофе тревожно и нервно встрепенулись, а Бородин, заметив это, присовокупил негромко, но веско:
- А ведь она очень достойно угасала, не докучая праздному человечеству своими мыслями, страданьями и предсмертным страхом. Но неужели оказалась она примитивным существом, чей духовный мир не достоин людского вниманья? А вот кончина ничтожного Ивана Ильича, придуманная и описанная Львом Толстым, будет вечно волновать всех. И разве справедливо, что мировая культура навеки сохранит лицо и улыбку заурядной купчихи Джоконды с небольшого портрета Леонардо да Винчи, а не образ и очертанья покойной хозяйки этой прелестной усадьбы?.. Но знаете что?.. – и Павел Петрович загадочно улыбнулся… – Порой мне кажется, что милосердный Господь всё-таки не допускает подобную несправедливость. И я начинаю радостно верить, что облик, чаянья, раздумья и чувства всех без исключенья людей остаются гениально запечатлёнными на божественных небесных скрижалях!..
И Павел Петрович, наконец, умолк и сделал быстрый глоток из своей розоватой кофейной чашки. Алёна же пристально посмотрела на речистого гостя и раздражённо подумала:
«Действительно, любимая сестрица моего мужа… золовка Галина… держалась во время смертельной хворости очень достойно. Порой Галина даже напускала на себя весёлый и беспечный вид. И только Всевышний знает, что творилось в её нутре... Вероятно, и я – в случае моей летальной болезни – буду испытывать сходные чувства. Ведь я – в угоду своему прихотливому супругу – стала необычайно похожей на его извращённо любимую сестру. Неужели и моё нутро, – и Алёна испуганно похолодела, – стало уже похожим на её квелые органы?.. Ведь я уже многое утратила из своей подлинной сущности... А разве такие постыдные потери можно простить даже бесконечно близкому человеку?..»
И на мгновенье Алёна непроизвольно и хищно ощерилась…
А Серов напряжённо размышлял о том, что он обязательно использует при сочинении романа все эти волнующие сужденья своего гостя. И увлечённый хозяин усадьбы решил неустанно продолжать застольные разговоры на странную и мистическую тему в эгоистической надежде услышать новые и полезные для будущего романа откровенья от своего прозорливого и вдохновенного собеседника. Но внезапно и сам Серов изумлённо ощутил необычайно приятное вдохновенье и совершенно искренне высказался:
- Вы уж простите мою строптивость, уважаемый гость, но я намерен возразить вам... Зачастую раздумья, стремленья и чувства у реальных людей более примитивны, нежели у литературных персонажей. Обычные люди крайне редко подозревают о собственной сложности, которая в них таится… Пожалуйста, ответьте на заковыристый вопрос о приоритете: рыцарь ли галантно поцеловал руку своей прекрасной даме, а затем уже литератор написал об этом в романе? Или же случилось наоборот: сначала великий литератор придумал и описал утончённый рыцарский жест, – нежное лобзанье дамской ручки в узорной перчатке, – и только потом этот чудесный знак почтенья стал обиходным?.. Я верю, что более вероятен второй вариант... А ещё я теперь уверен в том, что все без исключения литераторы делятся на две категории: на тех, кто просто описывает окружающий мир, и на тех, кто создаёт стереотипы раздумий, самоанализа, рефлексий и поведенья… Какая из категорий важнее?.. Бог весть!.. Но я больше не сомневаюсь, что мы воспринимаем подлунный мир именно таким, каким ранее нам описали его… И если человеку в детстве описали любовь, как банальное соитие, то он будет гораздо примитивнее того, кого мудро научили вдохновенными описаньями воспринимать любовь чередой и гаммой возвышенных, благородных и нравственных, – пусть даже и очень горестных, – раздумий и чувств… Эти мысли стали для меня наважденьем…
И вдруг Алена непроизвольно, но восторженно вздрогнула, а затем она пытливо посмотрела на Бородина, который обиженно и сурово насупился. А вскоре Алёне с шалой и необузданной яркостью вспомнилась извращённая интимная близость со смертельно больной, но всё ещё красивой и гибкой Галиной, напичканной своекорыстными врачами редким и драгоценным снадобьем. Чрезмерно частые инъекции в вену и в мышцы богатой пациентки резко стимулировали тонус, но стремительно приближали смерть. И сейчас Алёна ощущала себя подобьем этих инъекций…
Алёне уже мерещилось, что Галина своими истерично бурными ласками переменила ей душу, а затем шамански сотворила всё нужное для того, чтобы отдать свою заворожённую любовницу собственному брату… А если Галина всё-таки сумела перевоплотиться в свою заранее выбранную для этой цели пассию?.. И вдруг Алёне докучно и бестолково подумалось о переселении душ и о доктринах реинкарнации...
«Пожалуй, именно так и сходят с ума, – наконец, неожиданно трезво сообразила Алёна, а потом боязливо встрепенулась, – ведь оказалась я на грани того, чтобы рехнуться… Моё помешательство было чрезвычайно близко…» И внезапно принялась она мысленно укорять своего мужа за его очевидную принадлежность к отверженному и проклятому семейству, которое, наверное, привечает сам дьявол… Вероятно, что и пространный роман, который упорно и вдохновенно сочиняет её супруг, внушён и продиктован кощунственной потусторонней силой. Ведь только окаянное могущество владыки ада способно наделить её мужа – для написанья поразительной книги – столь безмерным пониманьем человеческой сущности. Но разве полное постиженье душевных и нравственных глубин помогает обрести счастье? Нет, совсем наоборот... Всевышним для счастья созданы простые и бесхитростные люди... И, значит, пронзительная книга Серова – с его дьявольски глубоким постиженьем людей – крамольна, нечестива и безмерно вредна...
Алёна на миг зажмурилась и потрясённо решила, что она ошалела. Затем она испуганно и виновато посмотрела на своего супруга, опасаясь того, что он сатанинским наитием проник в её тайные мысли. Но Серов сейчас не обращал вниманья на свою взбудораженную жену, ибо он в это время всецело был захвачен тем, что усиленно пытался сохранить в памяти свои последние сужденья для использованья их в романе.
Алёна немного успокоилась и мельком глянула на мрачного и отрешённого гостя. И она сразу поняла, что боевой товарищ её мужа сейчас лихорадочно занят разбором и оценкой собственных настроений и чувств...
А Бородин усердно пытался постичь причину своего крайнего раздраженья, поскольку с детства он не терпел и страшился тайн и загадок в самом себе. Наконец, возникло ясное пониманье того, что он буквально истерзан банальной и пошлой завистью к литературным дарованьям хозяина несравненной усадьбы…
И внезапно Бородину ярко вообразились сцены грядущего униженья Серова, который будет виновато и бессильно ползать на заснеженном пороге собственного особняка и мычать жалко, невразумительно и дико…
И вдруг нервозная Алёна заметила невзначай, что наружно почтительный дворецкий, который притаился возле большого витражного окна, созерцает её лицо внимательно, страстно и пытливо. И вскоре она твёрдо и даже почти безудержно, хотя и совершенно неожиданно для самой себя решила переговорить приватно с Тимофеем сразу после этого завтрака…
А напряжённый и хмурый Бородин столь же неожиданно для самого себя молодцевато встрепенулся и со скрытым вызовом, хотя и подчёркнуто учтиво возразил хозяину усадьбы:
- Нет, драгоценный товарищ, миром людей извечно управляют загадки, шарады, шифры и тайны, а вовсе не писательские байки. Сущности, причины и вещи, которые вдруг оказались явными и публичными, почти всегда утрачивают значительную толику своей действенности. В обществе, государстве и политике только секреты непреходяще актуальны… Я теперь ни капельки не сомневаюсь, что в вашем замечательном романе откроются для читателей заповедные тайны человеческой души. Но хорошо ли это?..
И гость интригующе замолчал и пристально посмотрел на Алёну, а затем после короткой паузы он добавил менторским тоном:
- Самопознание и рефлексия столь увлекательны, что очень часто они бывают сродни наркотическому дурману, и поэтому исключительно быстро избавляют людей от честолюбия и карьерных устремлений. Я теперь даже предполагаю, что Всевышнему или Природе вообще не нужна социальная активность тех, кто по странной извращённости собственной натуры питает необоримую склонность к самопознанию и рефлексии. Ведь люди с таким загадочным и волнующим отклоненьем – предельно эгоистичны. А гипертрофированный эгоизм непременно делает любую отдельную особь заразительно опасной для её биологического вида, и поэтому в нас Божеством или Природой обязательно для этого сложного случая заложены сильнейшие гены либо социальной пассивности, любо бессознательной тяги к самоистребленью… Известно, что многие заядлые наркоманы постоянно стремятся приучить здоровых людей к галлюциногенным препаратам. Но ведь сходным образом почти каждого человека можно навеки приучить к самопознанию и рефлексии… А я со страхом воображаю государство, где безгранично упоительными процессами самопознания и рефлексии постоянно заняты, как члены правящей элиты, так и простонародье…
Здесь Бородин печально и картинно вздохнул и, допив свой уже холодный кофе, высказался до конца:
- Неужели вы ещё не уловили крайне опасную для страны тенденцию? Разве вы доселе не заметили, что элитарное творчество необратимо и быстро увеличивает крайне опасный разрыв между правящей верхушкой и примитивным низшим сословием? А ведь чрезмерный культурный разрыв между разными слоями общества неминуемо окажется чреватым погибельной для государства революцией… Высокое искусство разобщает сильнее, чем война…
И вдруг вдохновенные мысли и фразы у чересчур довольного собою гостя, наконец, иссякли, и он во время общего молчанья подумал:
«Я сейчас необычайно хорошо отчеканил свои сужденья и кредо… Не хуже Серова… или самого знаменитого академика на кафедре философии…»
- И что же нам теперь делать? – внезапно и почти не скрывая недоуменья, проговорил Серов. – Неужели мы должны отказаться от прогресса в искусстве? Но ведь художников неудержимо и постоянно влечёт к новым формам. А мне безмерно хочется написать свою книгу…
- Но разве нам нельзя предположить, – ханжеским и назидательным тоном произнёс Бородин, – что многие порывы и влеченья художников порождены самыми постыдными наклонностями человеческой натуры? Тщеславием, например… Право, я не припомню, чтобы великие творенья искусства были созданы истинно святыми людьми. Преподобный игумен Сергий Радонежский обошёлся-таки без нетленных литературных опусов... Нет, подлинная святость научила людей только раскаянью и молитвенным бденьям.
- Но ведь бессмертные книги написали и апостол Павел, и блаженный Августин, и Блез Паскаль, – порывисто возразил Серов и неожиданно почувствовал огромное удовольствие от этого философского спора. Но одновременно Серов с нервическим изумлёньем ощутил и таинственный страх перед новой, непознанной и мглистой сущностью внутри самого себя. И эта новорождённая психическая сущность неотвратимо и самоуверенно возрастала, и, наконец, она почудилась Серову до странности похожей на болотную гнилую муть…
- Да, эти праведники сочинили чудесные книги, – задумчиво и хмуро ответил Бородин – однако в большом таланте всегда отсутствует подлинная святость. Упомянутых авторов предельно изнуряли духовные противоречья и попытки преодолеть в себе Сатану. Но именно дьявол помогает людям творить. А Христос утончённо и искусно завербовал особо одарённых грешников! И они защищали Бога с дьявольской одержимостью... Иногда мне кажется, что в безмерной святости больше сатанизма, нежели в кощунстве, в богохульстве и в оголтелом атеизме…
И Алёна искоса посмотрела на своего оцепенелого и бледного мужа, а затем она медленно закрыла глаза, и лихорадочно яркое воображенье непроизвольно вспыхнуло в ней. И сразу ей почудилось, что в неё постепенно и тягуче перетекает вся потаённая сущность Серова. А вскоре неподвижная Алёна ошеломляюще ясно, – но всего лишь на мгновенье, – постигла, сколь обманчивой и зыбкой может оказаться грань между реальной жизнью и иллюзией.
И вдобавок Алёна мучительно ощутила то, что она, – подобно своему супругу, – начнёт после нынешних утренних прений отчаянно страшиться беспристрастной Божеской оценки своих мыслей, поползновений и поступков. И, наконец, потрясённая Алёна наитием поняла, что её бесспорно талантливый муж после необычайно убедительного витийства мизантропического гостя вдруг сильно усомнился в целесообразности и пользе своего литературного творчества…
Но неужели отважный генерал Серов в результате своих писательских трудов оказался настолько ранимым, что его душевный покой могли основательно смутить словесные выверты? Ведь раньше он совершенно не конфузился и крайне сурово действовал при полном отсутствии колебаний, слюнявых сантиментов и глупой интеллигентской щепетильности… А разве нельзя допустить, что Серова столь разительно преобразил именно его роман?..
И неожиданно роман вдохновенного супруга почудился Алёне живым, проницательным и весьма хищным зверем, который алчно пожирает силу воли своего создателя. А духовная порча писателя порождает невольную агрессивность у его жены. И, значит, в порче и агрессивности виноват именно роман…
И вдруг Алёна услышала прерывистые фразы своего мужа:
- Любезный Павел Петрович! Вероятно, что ваши рассужденья безошибочны. Но мне сейчас, право, недосуг – вникать в философские и логические хитросплетенья. А тем паче – в густые дебри софистики… Но я больше не хочу спорить, ибо ваши доводы смутили меня. Однако я теперь чувствую самого себя обречённым завершить свою книгу, поскольку она стала моей второй натурой. Альтер эго!.. В моём романе уже возникла непостижимая мистика. И отныне я полностью зависим от своего романа, а не он – от меня! И именно такая зависимость от моей работы и стала залогом того, что я закончу свой мучительно-вдохновенный, но кропотливый труд. Я желаю достичь филигранности! И хотя я склонен согласиться со многими вашими прозреньями, но я уже бессилен следовать им. Ведь во мне уже появились чрезвычайно странные свойства…
Внезапно Серов поперхнулся и замолчал, а его жена со скрытым ликованьем подумала:
«И всё-таки научилась я проникать в чужие мысли… Но неужели именно чудесный роман моего мужа способствовал этому?.. Несомненно, что моё критическое участие в творчестве Серова сильно влияет на меня. И я заметно переменилась. Я стала умней, проницательней, тактичней и глубже. Однако духовно не стала я лучше… И – в придачу – меня часто гложет неизбывная обида, что одарённый, но прихотливый супруг любит во мне только живую копию своей сестры и по-прежнему пренебрегает моей подлинной сущностью. Но разве я должна постоянно расстраиваться, если моя обида сделала меня прозорливей и мудрее? Наоборот, мне нужно радоваться своему полезному униженью…»
И румяная Алёна непроизвольно и испытующе посмотрела на гостя, который медленно озирался по сторонам и размышлял:
«Да, мой бывший соратник уже полностью утратил качества бескомпромиссного и свирепого генерала. И он теперь, словно легендарный Кощей, трясётся, корпит и чахнет над своей пухлой рукописной книгой и, пожалуй, нравственно уже готов ради её завершенья не только без колебаний предать очаровательную жену, но даже расстаться с безмерным богатством. Он уже морально сломлен. Вернее, он окончательно превратился в художника и творца, а такие люди всегда чрезвычайно уязвимы… Однако, нам пора заканчивать сибаритский завтрак…»
И Бородин требовательно и сурово поглядел на бледного и обмякшего хозяина усадьбы, и тот шустро повиновался бессловесному приказу своего гостя. Серов нервно отбросил белую кружевную салфетку и стремительно вскочил с узорного стула. Затем владелец горного поместья церемонно поклонился, и остальные сотрапезники неторопливо вышли из-за стола. И внезапно все несказанно удивились тому, что Алёна вопреки своим обычаям и привычкам осталась во время завтрака совершенно безмолвной; даже она сама втайне изумилась своему молчанью…
Вскоре озабоченные сотрапезники гуськом ушли из столовой, и проворные лакеи под надзором дворецкого начали убирать посуду…
5

Метки: Лесной, старик, Часть, глава