Однажды в редакции

Когда –то давным – давно я работал заведущим отделом писем в районной газете с
названием « Заря коммунизма». Мне очень нравилась профессия газетчика, которую я себе выбрал после окончания института, поэтому я от души распевал озорную песню в дружеских компаниях, которую услышал от своего лучшего друга Олега Дребезгова:

- Районная газета,

Сегодня я пою про это,

Сна лишаешь ты меня,

Не прожить мне без тебя,

Районная газета.

Сегодня за давностью лет я уже не могу вспомнить всех слов самодеятельной шуточной песни, которая заканчивалась на довольно оптимистической ноте:

И на том, наверно, свете,

Я открою райгазету и т. д.

Где – то с полгода я работал один, хотя по штатному расписанию в отдел полагался литсотрудник, но он по каким – то таинственным и не известным мне причинам
не находился, о чем я совершенно не сожалел, так как пришлось бы не только командовать другим человеком, но и отвечать за его поступки.

Признаюсь честно, начальственная жилка во мне отсутствовала напрочь и когда я в армии был сержантом, наш замполит учебного батальона, мужик довольно требовательный, подполковник Козловский на первом году службы вызывал меня в кабинет и распекал за то, что я почти не наказываю своих подчиненных – курсантов:

- Так они уже на два года наказаны, - говорил я Козловскому, глядя прямо ему в мужественное лицо, - сами знаете, что многим служба не сахар!

Вчерашний курсант, надев сержантские лычки, я не изжил в себе сочувствия к молодым людям, по воле обстоятельств оказавшихся зажатым в тиски дисциплины , которая построена на неукоснительном соблюдений строгого армейского Устава.

Александр Денисович желал мне добра и по –отцовски мне советовал держать от себя курсантов на дистанции, не вступать с ними в панибратские отношения.

Уроки Козловского не прошли для меня даром, я стал отличившихся поощрять, а виновных, наказывать. Этим самым я упрочил свое положение во взводе и был поощрен командованием отпуском на родину.

Как –то в начале рабочего дня в мой кабинет, смотревшим окнами на восток, заглянул Олег Дребезгов и плотно закрыв дверь, таинственным голосом произнес:

- Жди пополнения! Сметанкин беседует с новым литсотрудником, направлен к нам самим областным отделом по печати.Я его мельком видел, мужик предпенсионного возраста, нам с тобой в отцы годится.

Олег мне всегда говорил правду, поэтому услышанное для меня было как гром среди ясного неба. Признаюсь честно, но когда я что –нибудь пишу, мне необходима тишина и одиночество, так что сообщение друга воспринял весьма болезненно и высказал спасительное предположение:

- Может все – таки новичок поработает в сельхозотделе, а то Василий Михайлович мне говорил, что на днях ложится на плановое лечение в районную больницу.

- Широков мне тоже об этом говорил, - произнес Олег, - только отдел у него сельскохозяйственный, можно сказать специфический, так что Василий Иванович человек у нас незаменимый. А твой отдел самый подходящий, пиши на любые темы – не хочу.

До недавнего времени , пока не появился я в редакции, Олег сам возглавлял этот отдел и в партийном отделе, куда его перевели как коммуниста, ему явно было скучновато.

Возразить мне Дребезгову нечего и мы стали обсуждать выступление первого секретаря райкома комсомола Мартысюка, которое мы написали с Олегом по его просьбе и с которым он выступал на пленуме обкома комсомола.

- Володя говорит, - сообщил мне Олег, - что его доклад получил высокую оценку.
-Еще бы! – паривал я высказывание друга, - на троих выпили почти литр спирта.

- Гонорар нам Володя выставил хороший, - сказал мне Олег, - с утра мне он звонил, просит ему набросать небольшое выступление на пленум райкома.

Тут раздался стук в дверь, она открылась и я увидел черноволосого усатого мужчину среднего роста, который перешагнув порог, с нами поздоровался.

Мы с Олегом поздоровались с незнакомцем по руке, не забывшись представиться.

- А меня зовут Захар Иванович Романюта, - назвал себя мужчина.

- Вы тут беседуете, - засуетился Олег, - надо вычитать материал и сдать секретарю. И вышел из кабинета, оставив меня наедине с Захаром Ивановичем.
Я встал из – за стола и стал освобождать соседний стол от газетных подшивок, затем принес из дальнего угла стул и поставил его рядом.

- Вот, Захар Иванович, Ваше рабочее место, - сказал я. – Надеюсь, наше сотрудничество будет плодотворным и пойдет только на пользу газете.

- Петр Николаевич меня уже ознакомил с направлением газеты, - произнес Захар Иванович, - я человек не новый в печати и выпускал первые боевые листки еще на подступах к Берлину.

Мне нравятся слова Достоевского о человеке как о тайне, которую мы разгадываем всю жизнь, поэтому отложив в сторону не законченную статью о братьях наших меньших, я стал слушать своего собеседника.

То, что я услышал от Захара Ивановича, как ураган, потрясло мое воображение, выбило надолго из душевного равновесия и когда через два часа я пошел к своей бабке Пелагее, у которой снимал комнату и столовался, всю дорогу, как колокольный звон, стоял голос рассказчика, теперь моего коллеги по работе.

- На войну я попал за три месяца до ее окончания, поэтому мне как следует повоевать не удалось, - начал свое повествование Захар Иванович. – Чем –то я приглянулся нашему замполиту старшему лейтенанту Спиридонову и он меня с передовой забрал к себе готовить боевые листки. Хоть у меня и было четыре класса сельской школы, я довольно неплохо рисовал, а потом не без помощи старшего лейтенанта стал писать немудреные тексты с призывами разгромить врага и что победа будет за нами!

Из дальнейшего рассказа я уяснил, что мой собеседник стал при своем ангеле – хранителе что- то вроде ординарца, что Спиридонов в последние недели войны не посылал своего подчиненного в пекло боев, которое на завершающей стадии приняло неведомый размах и ожесточение.

- Потом была война с Японией, - продолжал свои воспоминания собеседник, - самураи не успели опомниться, как мы их разгромили.

Дальше судьба Романюты сложилась по – армейски неожиданно. Чтобы охладить разгоряченных победами вояк, корпус, в котором служил наш герой, был посажен на пароходы и отправлен на самый край земли, на Чукотку.

- Высадили нас недалеко от Берингова пролива, в поселке Урелики, - продолжал свой рассказ Захар Иванович,- там уже снег выпал , все кругом белым – бело.

Однажды, стоя на посту, Романюта чуть не стал жертвой нападения белого медведя, который забрел на побережье.

- Стою я на посту, - рассказывал Захар Иванович, - вдруг вижу, что по направлению ко мне ползет какой – то диковинный зверь.

Подползти незамеченным к своей жертве белому медведю не удалось, хотя шкура его сливалась со снегом.
- Гляжу я на медведя , - возбужденно продолжал собеседник, - а у него нос, как он не прикрывал обеими его лапами, чернеет как сапог. Снял я карабин с плеча и первого выстрела уложил мишку.

Дальнейший путь Романюты был как в приключенческом романе, потому что демобилизовавшись из армии, он стал путешествовать по народнохозяйственным стройкам, на которых старался долго не задерживаться.

-Главное, подъемные вовремя получить, - вспоминал то славное время Захар Иванович, - месяц, другой помаячить в глазах начальства, а потом изъявить желание поехать на очередную стройку коммунизма.

А таких строек в жизни , если верить рассказам Захара Ивановича, было немало и его трудовая книга полнилась записями как содержание книги.

-Я в основном старался пристроиться по культурно – развлекательной части, - повествовал герой, - статейки в газетки пописывал. Так что уроки старшего лейтенанта Спиридонова не пропали даром.

-Вы, Захар Иванович, наверное, работу совмещали с учебой? – задал я своему собеседнику первый вопрос.

-Мое образование проходило на всевозможных курсах повышения квалификации, - признался мне Романюта, - скоро мне на пенсию, а кругом требуют диплом.

К нам он прямиком попал из Абакана, где какое – то время работал выпускающим в газете, досрочно получил квартиру, женился, а потом, поссорившись с начальством, подался на прииск.

Слушая увлекательный рассказ Захара Ивановича я все больше и больше приходил к мысли, что сейчас передо мной сидит ярчайший представитель человеческого племени, который наш народ метко окрестил: перекати – поле .За время нашей беседы Романюта то и дело соскакивал и начинал ходить взад и вперед по кабинету, темпераментно размахивая руками.

-Работал я там бульдозеристом, грунт двигал, - сообщил мне Захар Иванович, - нутром чую, не за свое дело взялся. Сезон завершился , решил тряхнуть стариной.

-Вам с таким богатым жизненным опытом пора садиться за книгу, - поделился я своим соображением с Романютой.

- Конечно, надо бы, - согласился со мной Захар Иванович, - да только вот почему – то некогда.

В мой кабинет заглянул Дребезгов и позвал меня на обед. Я не стал прощаться с Романютой, так как через час должен был вернуться в редакцию и еще вычитать свой материал в газете, которому придавал важное значение.

- Как тебе Романюта? – спросил у меня Олег, когда мы вышли из редакции.

-По моему типичный перекати –поле, - высказал я вслух лучшему другу свои соображения.- По моему, через месяц – другой мы с ним расстанемся.

- Ты через пару дней поедешь на семинар в Тюмень, - сказал мне Олег,- я только что читал телефонограмму у Тани – секретарши.

- Пошлют, поеду, куда я денусь, - ответил я Олегу, - тем более, мне есть на кого оставить отдел писем.

В прошлом году мне не удалось побывать на встрече молодых журналистов области, так как редактор Сметанкин не мог допустить, чтобы отдел пустовал, поэтому он воспрепятствовал моему отъезду. Теперь все складывалось иначе, с появлением Романюты в редакции, я начинал себя ощущать вольным казаком.

Через два дня я действительно поехал в Тюмень, оставив в отделе хозяйничать Захара Ивановича, который пока заменял на корректорской должности Мельчакова, военного пенсионера, от нечего делать согласившегося трудиться на низкооплачиваемой ставке.В день моего отъезда Борис Михалович вернулся в стены редакции и все пошло по старому.

Перед отъездом я забежал в редакцию и еще раз проинструктировал Романюту, как ему вести себя в мое отсутствие, а также написать к двадцать третьему февраля, очередной годовщине Армии и Флота, небольшую заметку о местном орденоносце Чернове Поликарпе Андреевиче.

- Он прошел войну от первого дня до последнего, - говорил я Захару Ивановичу, - очень интересный собеседник, так что Вам, я надеюсь, очень легко будет его разговорить.

Романюта меня заверил, что все будет сделано лучшим образом.

В редакции я отсутствовал ровно неделю, так как после семинара поехал не в Казанку, а в родную деревню, где навестил еще живых мать с отцом.

На работу я вышел без опоздания утром, и первым кого я встретил в помещении редакции, был наш бессменный фотокор Толя Савельев, который вышел пораньше, чтобы изготовить клише своих снимков для свежего номера.

- Слышал новость, - поздоровавшись, спросил меня Савельев.

- Какую еще новость? – ответил я, лихорадочно соображая, какую это оплошность я мог допустить лично.

-Романюту в пятницу уволили за профнепригодность, - сообщил мне Толя. – Чернов еще в четверг приходил в редакцию, грозился в суд на газету подать за клевету.

Подошел Дребезгов и поведал, как все было на самом деле.

Не успел я уехать в Тюмень, как Романюта развил бурную деятельность, перезнакомился по телефону почти со всеми руководителями района, представляясь как исполняющим обязанности заведущего отдела писем. После обеда он отправился на встречу с Черновым, о чем заблаговременно предупредил нашего секретаря Любу Плисовских.

Пока я ничего предосудительного в поступках Романюты не видел.

- Ты же знаешь гостеприимство Поликарпа Андреевича , - продолжал Дребезгов.

- Конечно, знаю, - ответил я, - три раза с ним встречался, и каждый раз он меня пытался угостить спиртным. Хорошо, что я на работе не пью.

- А Романюта не устоял перед соблазном, - рассказывал Олег. – Не только напился пьяным в стельку, но и еще блокнот со своими записями потерял.

Из дальнейшего рассказа Дребезгова я понял, что Сметанкин досрочно решил выпустить праздничный номер и на утренней планерке призвал коллег засучить рукава.

Сам Олег к номеру не какого отношения к этому номеру не имел, так с утра уехал на отчетно – перевыборное партийное собрание в Большую Ченчерь, секретаря Любы тоже на месте не оказалось, так что над выпуском номера по большому счету трудились три человека:Мельчаков, Романюта и Сметанкин.

Когда принесли первый сигнальный экземпляр, то прочтя его, Борис Михайлович не поленился зайти в кабинет к Сметанкину.

-Петр Николаевич, - обратился он к редактору, - что – то наш новенький литсотрудник уж больно складно пишет. Как настоящий писатель.

- Если у человека есть талант, - воскликнул Сметанкин, - пусть пишет!

Сам Сметанкин был типичным номенклатурным работником и попал в кресло редактора случайно.Да и работал он чуть больше года, был не из местных, людей в Казанке почти не знал.

- Тут о Чернове столько понаписано, - проворчал честнейший Борис Михалович, - что я удивляюсь, почему ему не присвоили звание Героя Советского Союза.

И удалился в свой тесный кабинетик.Несмотря на преклонный возраст, Мельчаков был жизнелюбом и оптимистом и мы его любили.Войну он закончил в звании майора звуковой разведки и некогда не рассказывал о своих заслугах по причине врожденной скромности.

-Кроме Бориса Михайловича в редакции больше никто не мог оставить Сметанкина, - сказал Дребезгов.- А материал Романюта перекатал из мемуаров ветерана войны.

Когда Чернов почитал , что о нем написал Захар Иванович, он чуть не лишился дара речи.

Стал звонить в райком.

Я открыл дверь своего кабинета, повесил пальто на вешалку и сел за письменный стол.

Выдвинув ящик письменного стола,я стал искать шариковую ручку. Внезапно я обнаружил канцелярскую папку, которая была завязана тесьмой.

Так как Романюта уже покинул пределы Казанки, и, по всей видимости, за папкой возвращаться не собирался, прежде чем ее выкинуть в мусорный мешок, я поинтересовался ее содержанием. Она была доверху наполнена так называемыми материалами – рыбами, изготовленными по просьбе Захара Ивановича каким – то пишущим умельцем, и дело Романюты было одним , подставлять фамилии своих героев.

Метки: Однажды, редакции