Степь ч. 7

*15*
В звенящей тишине убаюканной к ночи степи Ноха отчетливо расслышал выстрелы. Два. Короткие и одинокие.
– Что это? Знак недобрый. Юноша пришпорил коня, рванувшись в сторону Глухой балки. Там где-то хоронится Николай, забрать его надо.
Тихо. Никого кругом. В сладкой истоме, утонув в зыбком лунным свете, дремлет степь.
Ноха издалека увидел на земле коня и всё понял: там Николай.
Он лежал на спине рядом с убитым Орликом и тоже казался мертвым. Ноха нагнулся к самому его лицу и услышал бульканье откуда-то из груди, из-под рубахи, мокрой от крови. Жив. Но без сознания. При каждом вдохе в месте раны слышен был звук всасываемого воздуха, а при выдохе из отверстия пузырилась окровавленная жидкость.
Ноха осторожно перевернул раненого на бок. Ага, кажется, навылет. Это хорошо. Николай застонал.

– Терпи, брат, терпи.
Давящими повязками из своей рубахи Ноха перекрыл раны на груди и спине, подтянул тело к крупу Орлика как к опоре, постарался устроить Николая в полусидящем положении.
– Ничего, ничего, брат. Держись. Я быстро вернусь. Подожди. Повозка нужна.
Николай вряд ли слышал бормотание спасителя. Он молчал. И глаз не открывал. И даже больше не стонал. Под лунным светом он казался синим. Но юноша знал – Николай жив: дыхание было отчетливым, срывающимся в одышку.
Николай очнулся уже в кибитке и почувствовал, как холодеет, словно тает и уменьшается его тело. Мозг работал ясно.
Но дышалось тяжко, и весь он был мокрым от пота. Николай попытался сделать вдох поглубже, но закашлялся, адская боль пронзила всё внутри. Он снова потерял сознание.
Волны набегают на мраморные ступеньки Невской набережной, плещутся, подталкивая друг друга, шуршат, всхлипывают, лижут краешек ботинок и ладони, опущенные в воду… «Как хорошо-то! Как я давно не был дома. Меня мама ждет. Надо спешить. Она не любит, когда я опаздываю к обеду», – думает Николай, а сам не двигается с места, хотя уже и в груди больно от неудобной позы. Но и подняться не может почему-то. А волны уже не шуршат, а гудят, накрывают… Николай задыхается от очередного приступа кашля. Жарко. Очень жарко. Пить. Но воды уже нигде нет. Песок. А потом – ничего.
Николай лежал на овечьих шкурах бледный и совершенно мокрый от проливного пота. Синие губы потрескались. Несколько суток его донимали жар и беспамятство. Он тяжело дышал, бредил.
Дней через семь он пришел в себя. От боли: кто-то менял ему повязку. Открыв глаза, в полумраке кибитки он угадал хозяйку Очировых. Хотел что-нибудь сказать, но та приложила палец к губам, давая понять, что говорить ему не следует, и, приподняв ему одной рукой голову, стала поить из пиалы терпким горьковатым настоем каких-то трав. Потом, обтерев его лицо влажной тряпицей, оставила её на лбу, чем-то смазала губы, укрыла. Николай почувствовал, себя уставшим. Скоро он уснул. А не провалился в бездонное забытье.

Сколько длился этот сон, раненый не знал. Проснулся следующий
раз он от запаха вареного мяса, понял, что голоден. Не открывая глаз, прислушался к себе: грудина и спина под правой лопаткой ныли, но острой боли он не почувствовал.
– Кажется, жить буду! – подумалось почти весело. Чуть приоткрыл глаза и тут же закрыл их снова:

– Что это? Сон? Бред?

Сжал и разжал кулаки. Получилось слабовато. Но он точно не спит.

Уверенный, что минуту назад ему просто что-то привиделось, Николай медленно размежил веки.

В его ногах, опершись спиной на сундук, сидела Анна. Увидев, что Николай открыл глаза, она подалась вперед, встала на колени, склонив своё лицо над его.

– А-ню-та…Ты?...– прошептал чуть слышно.
Аня молча кивнула, обеими ладонями растирая текущие по щекам слезы.

Потом улыбнулась. Приткнулась головой к его плечу:

– Коля... Коленька… Коля. Слава Богу... Как я боялась… Как я испугалась.

Николай положил ладонь ей на голову. Нет, это точно ему не снится.

Подошла Иляна, что-то сказала по-калмыцки, подала приподнявшейся Анне пиалу с бульоном. Потом принесла куль с шерстью, вместе они чуть приподняли Николая, подложив мешок под плечи.

– Так сможешь сидеть?

Николай, чуть поморщившись от боли, кивнул.

Аня кормила Николая из ложки, предварительно подув на её содержимое. Теперь они оба улыбались.

– Как ты попала сюда?
– Ты ешь. Я потом всё расскажу. Теперь у нас будет мно-о-ого времени на разговоры. Ешь. Тебе поправляться надо.

В кибитку вошел Аюш.

– О! Менд!* (Привет – калм.) Жив? Баатр!**(богатырь)

Николай хотел привстать, но Аюш жестом велел лежать.

– Куукн
сан! – кивнул в сторону Ани, – карош девка!
Аня смущенно потупилась, Николай улыбнулся, согласно кивая.
– Ночь не спал, сидел за тобой. Зутка кун!*** (упрямая) – продолжал Аюш. Он хотел еще что-то сказать, но с улицы послышался лай собак и скрип колес. Хозяин поспешил на улицу. Ане показалось, что она слышит знакомый голос. В кибитку вошел Яков Степанович. Девушка вскочила с кошмы, бросилась к отцу на шею.

– Ну, беглянка! Нашел-таки я тебя! Разве ж так можно? Меня не дождалась, мать напугала. Спасибо Санджирову. Приехал, объяснил, куда отвез, где тебя искать.

Дочь мочала, уткнувшись отцу в грудь.

– За тобой я, Нюра. Домой поехали. Не смотри на меня так! Дружка твоего тоже заберем, коль он будет не против. Не против, Николай? – обратился он уже к молодому человеку.

– Здравствуйте, Яков Степанович. Спасибо. Да удобно ли?

– Удобно. Поможете его перенести? – обратился он к хозяину.

Подняли на овчине, уложили на подводу на сено. Иляна сунула в руки Анны полотняный мешочек и еще вынесла что-то завернутое в промаленное полотно. Аюш объяснил:

– Трава варить будешь. Ему пить, – кивнул на Николая. – А это, – он взял из рук жены увесистый сверток, – чиксн махн, колбаса. От его жеребца. Убитый был. Ну, менд ба!****(Прощай) Живите долго!
– Спасибо вам огромное, Аюш, Иляна. Не знаю, как и благодарить-то вас буду. И вас, и Ноху. Поднимусь на ноги – приеду.

Метки: Степь